Валентин Берестов - Государыня пустыня
Наблюдение было тут же доложено начальству. Философ с метровым шагом оказался идеальным инструментом для глазомерной съемки. Заодно он носил рейку и служил масштабом при фотографировании. Всякий раз, когда нужно было снять ворота, башню, гробницу, вал древнего арыка, он покорно входил в кадр и застывал.
— Человек — мера вещей, — посмеивались мы.
Через несколько дней он потерял имя. Между собой мы называли его Циркулем.
— Топографическим шагом арш! — командовал архитектор.
И Циркуль с рейкой на плече лихо печатал шаг по неровному гребню крепостной стены. Он делал свое дело артистически и двигался по прямой с четкостью лунатика. Сколько мы его ни проверяли, каждый шаг Циркуля оказывался равен метру. Феномен!
Крытые брезентом грузовики академической автобазы превратились в машины времени. Что ни день — другая эпоха. Из крепости непокорных туркмен, которых хивинский хан в прошлом веке лишил воды, мы попадали в город, сооруженный античными рабами, оттуда — в сверкающую россыпями поливной керамики усадьбу времен монгольского нашествия, из нее — на невысокое плато, где стоял недостроенный дворец наместника Дария, повелителя персов.
Циркуль шагал по всем этим стенам. И все, кто искал разбросанные по городу черепки, бусы, монеты, кто копал, кто варил кашу на костре или, подняв капот машины, ковырялся в моторе, время от времени поглядывали на него и усмехались.
Место дежурного чудака и в самом деле не осталось вакантным. Гипотеза подтверждалась!
По ночам Циркуль забирался в кабину, включал переноску, размышлял и вел записи. Он занимался самоанализом, изучая переживания дежурного чудака. При этом ему казалось, что ради науки он привил себе не опасную, но довольно мучительную болезнь вроде чесотки и теперь следит за ее развитием. Развитие шло быстро. Еще неделю назад все его любили, он был вместе с товарищами. Став дежурным чудаком, он оказался в одиночестве.
«Странное дело, — думал Циркуль, — каждый в отдельности со мною хорош. А все вместе они не слишком-то меня любят и даже недовольны мной».
Его напарник по дежурству имел основания для недовольства. Занятый обмерами, Циркуль дров не собирал, обед не варил, за костром не следил, разве что мыл посуду. За это его, конечно, нельзя было считать лодырем и тунеядцем. Но все-таки…
Циркуль двигался больше всех и на свою беду все время хотел есть. Обычной порции гречневой каши ему было мало. Он выпрашивал добавку, а после обеда старательно выскребывал ложкою казаны. Мы не понимали этого, жадность студента раздражала нас. Вот обжора!
Даже архитектор как будто бы не очень радовался, что аллах послал ему столь редкостного помощника. Злополучный Циркуль то рейку не так поставит, то цифру крикнет не обернувшись, так что из-за ветра ничего не расслышишь, то на середине километровой стены вдруг собьется со счета и во весь дух припустится назад, чтобы начать сначала. Архитектор приходил в ярость. Правда, бедняга сбился потому, что чуть было на змею не наступил. Но эта причина не казалась нам уважительной. Недотепа! Вечно с ним что-нибудь приключится!
В машине он сидел отдельно, ожидая, что вот-вот возникнут какие-нибудь небольшие развалины или валы старинного арыка и ему одному придется выскакивать, печатать шаги, выкрикивать цифры, застывать в кадре.
Масштабом, на наш взгляд, он был не очень подходящим. Из-за его роста памятники, которые мы снимали, должны были выглядеть на фотографиях менее величественными, слишком уж он долговяз. Да и снимался он так, будто он вовсе не масштаб, а какая-то знаменитость, которую нужно запечатлеть на фоне руин: причесывался, устремлял взор в объектив, позировал, обаятельно улыбался.
Работа в роли измерительного прибора поневоле делала его одиноким, тогда как мы обычно работали вместе. После обмеров к нам присоединялся архитектор, спеша рассказать что-нибудь смешное про своего помощника. За ним с рейкой на плече плелся Циркуль. При его появлении мы, конечно, умолкали. И Циркуль перестал к нам подходить.
Зато Шеф не разделял общего отношения к нему и даже не догадывался, что оно изменилось. Циркуль подружился с начальником экспедиции. Иной раз у костра, перед тем как рассказать что-нибудь интересное, Шеф обращался к одному Циркулю, как будто нас и не было рядом. И кое-кто начал косо поглядывать на студента: не карьерист ли он?
Впрочем, никто не задевал Циркуля, никто не смеялся над ним в его присутствии. Было в нем такое, что не позволяло его обидеть: самоуважение и какая-то печальная гордость. Мне он напоминал верблюда: несуразен, безропотен, но исполнен достоинства, лучше его не трогать.
Не думайте, что мы были жестоки. Это не так. Дай Циркуль заметить, какие страдания он испытывает из-за нас, и мы бы, наверное, пожалели его. Но он не позволял себя жалеть.
Страдая как человек, он ликовал как исследователь.
— Они думают, что я плох, а все дело в том, какую роль я играю в коллективе. Уйду, и мое место займет кто-нибудь из них.
Он ведал истину, и это давало ему силы. Когда открытый им закон будет известен всему миру, люди, несомненно, станут добрее друг к другу. Они научатся рассуждать так: «Может быть, имярек не столь плох, не столь смешон и странен, как нам кажется. Может, он просто дежурный чудак, и, значит, нужно относиться к нему особенно чутко. Ведь это может случиться со всяким».
Постепенно Циркуль обнаружил, что положение дежурного чудака дает ему даже преимущества. Почти все, что он делал, выглядело странным. Зато эти странности сами по себе оправдывали в наших глазах любой его поступок.
Я уже говорил, что он любил по ночам сидеть в кабине при свете переноски. Другого на его месте давно бы прогнали спать: нечего, мол, жечь аккумуляторы. А Циркулю и слова никто не скажет. Странный человек, что с него возьмешь?
Но будь он странен, ему бы, конечно, пришлось все время проводить с нами. Не бродил бы он под луной по развалинам. Не зажигал бы одинокие костры на башнях, вырывая из мрака орлиные гнезда, а под ними ржавые шкурки ежей, пыльные крылья соек, иссохшие хвостики тушканчиков, побелевшие панцири черепах — остатки пиршества царя птиц. Не мог бы он так часто уединяться, мечтать, думать.
«А вдруг определенное лицо не случайно становится дежурным чудаком? — размышлял Циркуль. — Вдруг коллектив прав? Может, все это делается для того, чтобы человек получше разобрался в себе?»
И разобрался.
Ну, конечно же, умение ходить «топографическим шагом» лишь подчеркнуло его неумелость во всем остальном.
Дорвался он до дежурства, громогласно заявил, что ему совестно без конца затруднять напарника, взялся дежурить один. И что же? Сначала он принялся печь на костре лепешки. Целый час Циркуль стоял на коленях перед сковородкой и, нелепо изгибаясь, дул под нее на чадящие угли. Лепешки вышли замечательные. И это показалось нам странным. Загадочная личность!
