Игорь Латышев - Япония, японцы и японоведы
Сопоставляя отзывы о Хрущеве и его политике, которые мне приходилось слышать в те годы внутри моей страны, (имею в виду высказывания друзей, товарищей по работе и реплики людей на улице), с мнениями зарубежных политиков, журналистов и обывателей, я постоянно замечал резкую разницу в оценках. Так, внутри страны уже тогда, в конце 50-х - начале 60-х годов, многие мои соотечественники награждали Хрущева, а также проводившиеся им реформы скептическими, насмешливыми и неодобрительными характеристиками. Уже в то время он получил у соотечественников прозвище "кукурузника". А его метания с реорганизациями партийного и государственного аппарата вызывали недовольство и в партии, и в управленческих, и в военных кругах. Я это остро почувствовал и в 1959, и в 1960 годах в период пребывания на родине в служебных отпусках. Но интересно отметить: в глазах японцев Хрущев выглядел в те годы героем-реформатором, борцом за мир и всеобщее разоружение, за процветание и великое будущее своей страны, человеком кипучей энергии и выдающегося политического ума.
Весной 1960 года, в те дни, когда мировая общественность находилась в ожидании очередной встречи Хрущева с президентом США Эйзенхауэром, которая должна была состояться не в США, как это было год назад, а в Европе, у меня состоялась беседа с одним из наиболее влиятельных японских деятелей, возглавлявшем в парламенте одну из фракций правящей партии,- Коно Итиро. Это именно Коно был главным советником премьер-министра Хатояма, когда тот в октябре 1956 года подписывал в Москве Совместную советско-японскую декларацию о нормализации отношений. Моя встреча с Коно состоялась в его токийском особняке, где он принял меня по причине нездоровья по-домашнему, в японском халате-юката в комнате полуяпонского-полуевропейского стиля. Издавна Коно был связан с рыболовецкими компаниями страны, ведшими промысел вблизи советских берегов. Будучи по этой причине сторонником советско-японского сотрудничества, он тем не менее в своих публичных высказываниях оставался довольно прохладен к нашей стране. Однако тогда, отвечая в ходе беседы на мой вопрос, что он думает о предстоящей встрече Хрущева с Эйзенхауэром, Коно не счел нужным таить свое позитивное отношение к главе советского правительства. "Я не жду,- сказал он,- ничего значительного от встречи Хрущева с Эйзенхауэром. Уж очень разные люди эти два лидера Советского Союза и США. Прежде всего, у них разные умственные способности. Ведь Эйзенхауэр в прошлом долгие годы был военным человеком, и его менталитет остался прежним. Он мыслит, если говорить образно, так: один - два - три - четыре и так далее. У Хрущева же ум политика, гораздо более изощренный, и мыслит он так: один - три - семь - пятнадцать. При такой разнице в интеллектах руководителей СССР и США ничего позитивного от их встречи не получится".
Содержание этой беседы я не стал посылать в редакцию по двум причинам. Во-первых, прогноз Коно в преддверии предполагавшегося советско-американского "саммита" был слишком пессимистический и не отвечал общему тону тогдашних публикаций газеты, а во-вторых, я не хотел прослыть в редакции подхалимом, присылающим в надежде на публикацию не в меру хвалебные отзывы о главе советского правительства, не соответствующие действительности.
Но, кстати сказать, пессимистический прогноз Коно в конечном счете оказался правильным - более правильным, чем тогдашние оптимистические прогнозы советских газет: встреча Хрущева и Эйзенхауэра не состоялась из-за очевидной глупости американского президента и военного командования США, пославших в день первомайского праздника 1960 года в пределы Советского Союза разведывательный самолет "У-2" с пилотом Пауэрсом, который оказался сбит советскими ПВО в районе Урала. Результатом этой американской провокации явились очередное обострение советско-американских отношений и дальнейший рост популярности Хрущева, сумевшего наглядно продемонстрировать миру авантюризм и лживость американской внешней политики. Росту солидарности простых японцев с внешней политикой Советского Союза способствовало тогда же обнаружение на военных базах США в Японии секретной дислокации американских самолетов-разведчиков "У-2" - абсолютно таких же, как самолет Пауэрса, залетевший глубоко в пределы Советского Союза. После этого стало ясно, что и Японские острова используются американцами как плацдарм для полетов этих самолетов вглубь территории Советского Союза, КНР. Северной Кореи, что по убеждению японской общественности было чревато непредвиденным втягиванием Японии в военные конфликты с ее соседями.
По этой причине летом 1960 года в районах американских военных баз японские сторонники мира провели ряд целенаправленных демонстраций протеста, причем участники этих демонстраций решительно осуждали вторжение самолетов "У-2" на советскую территорию, поддерживая заявления Москвы о том, что Пентагон играет с огнем. Возмущение миролюбивой японской общественности вызвали в те дни и циничные разглагольствования японского премьер-министра Киси, который, оправдывая американцев, пытался убеждать своих соотечественников в том, что-де вторжение в пределы чужих территорий самолетов "У-2" с целью военного шпионажа - это, якобы, дело, оправданное интересами обороны Японии ("Правда", 14 мая 1960 г.).
Стремление советской дипломатии к упрочению добрососедских связей с Японией не могло оказать желаемого воздействия на японские правительственные круги до тех пор, пока в этих связях не были задействованы деловые круги Японии - прежде всего представители ее финансово-промышленной элиты в лице крупных монополистических компаний страны. В то время и в Москве руководителям советского государства становилась ясна необходимость более широкого развития торговли и прочих деловых контактов с Японией, тем более что после нормализации советско-японских отношений сложились более благоприятные, чем когда-либо прежде, предпосылки для таких контактов. С 1957 по 1960 годы объем советско-японской торговли возрос более чем в восемь раз ("Правда", 14 августа 1961 г.). Но цифра эта могла показаться внушительной лишь с первого взгляда: ведь точкой отчета был 1956 год, когда уровень нашего товарооборота был близок к нулю. Что же касается уровня торговли в абсолютных цифрах, то и в 1960, и в 1961 годах он оставался еще весьма низким. И это Москву не устраивало. Вот почему в названные годы наряду с идеей отрыва Японии от курса на дальнейшее расширение военно-политического сотрудничества с США в сознании руководителей внешней политики Советского Союза вызрела идея использования экономического и научно-технического потенциала Японии для скорейшего развития Сибири и советского Дальнего Востока. Именно в эти годы в Москве появились планы привлечения финансовых кругов Японии к разработке природных богатств восточных районов нашей страны.
