Мишель Пессель - Путешествия в Мустанг и Бутан
Я чувствовал, что прожить столько жизней, в скольких местах мне пришлось побывать. Но сегодня вечером здесь, в долине, мои прошлые жизни ровным счетом ничего не значили. Я выбился из контекста, мое прошлое ничего не говорило здешним людям; было такое ощущение, будто я стартую в совершенно новом качестве, без друзей, без заслуг, без возраста, без ранга… ибо вряд ли стоило говорить королеве, что я не являюсь ее гостем.
«Джип» нырнул под арку внешней ограды, проехал по мощеной аллее, окаймленной ивами, и остановился у внутренней ограды. Из тьмы вынырнули босоногие слуги с факелами. Внутренний дворик я пересек в танцующем свете смоляных огней. Поблескивали тесаные плиты, ветви апельсиновых деревьев склонялись к лицу. Дворец показался мне поначалу пустым.
Меня ввели в комнату, в глубине которой виднелась темная лестница. Я огляделся. Оказалось, в помещении находилось человек двадцать; их силуэты сливались с тенями у стен. То были слуги ее величества. Их повелительница находилась на втором этаже.
Я поправил «кадду», свою «аши кадду» («аши» означает «принцесса», а «аши кадда» — это элегантного вида церемониальный шелковый шарф, который носит аристократия).
Личный секретарь королевы, круглоголовый тибетец в широком кхо из тончайшего шелка, спустился с лестницы, чтобы проводить меня к ее величеству. Я последний раз оглянулся на слуг: один из людей держал большую бронзовую чашу, в которой курились благовонные веточки можжевельника. Личный секретарь повел меня по длинному слабо освещенному коридору. Пол был устлан коврами, а на стенах виднелись красно-золотые рисунки.
Зала встретила меня запахом, напоминавшим ладан, и дымком американских сигарет. Это были парадные покои дворца. Теплый свет свечей и керосиновых ламп слегка подрагивал на лицах ассамблеи из двадцати человек; все сидели на подушках, покрытых великолепным ковром и леопардовыми шкурами, перед низкими позолоченными столиками. Гостями королевы были три ламы в алых тогах, похожие горделивой осанкой на кардиналов со старинной картины; четверо европейцев, личных друзей ее величества; секретарь-англичанин в таком же костюме, как Майкл Эйрис; два молодых знатных бутанца.
Расписанный и украшенный позолотой потолок поддерживали четыре красных столба. Стены тоже были расписаны и придавали покоям атмосферу комфорта и очарования роскоши, далекую от мраморной холодности, которая царит обычно в королевских приемных.
Когда глаза привыкли к полумраку, я наконец увидел королеву. Она сидела чуть в стороне от гостей, перед столиком с двумя большими бокалами. Рядом с ней был монах с таким тонким лицом, что казался воплощением святости. Женщина сделала мне знак подойти.
Я поклонился и подал ей свой шарф, а один из слуг принял мои подарки. Королева улыбкой поблагодарила меня и пригласила сесть рядом. Ее величество возвратила мне «кадду» в знак расположения.
Мое смущение возрастало с каждой секундой, ибо передо мной была не просто королева Бутана, страны моих грез, не женщина изумительной красоты.
На королеве было длинное узкое тибетское платье из переливчатого шелка, без рукавов, с большим вырезом, и блузка с пышными буфами. В отличие от бутанок, которые коротко стригутся «под мальчишку», королева была причесана на тибетский манер: длинные косы собраны в корону, еще более подчеркивавшую прекрасные восточные черты лица. Эта дань тибетской моде в одежде и прическе напоминала, что королева — сиккимка по происхождению. Ее мать, Рани Чуни, приходилась сестрой покойному махарадже Сиккима, где в среде аристократии преобладали тибетские обычаи и одежда. Родство через узы брака очень распространено в правящем классе гималайских государств, который ориентируется в утонченности нравов на Лхасу.
Нежное лицо — я бы даже сказал «лик» — королевы напоминало тончайший фарфор; на Западе обычно такими представляют себе японок. Однако обезоруживающая улыбка и живая искренняя реакция никак не напоминали сдержанные манеры японских женщин из высших слоев.
Обаяние королевы, я знал это, сочеталось с твердостью характера, и в случае неудовольствия она могла быть столь же непреклонной и неприступной, как ее мать. Обменявшись несколькими банальными любезностями с повелительницей, я быстро понял, что она с интересом отнеслась к моей страсти к Бутану. Я поведал ее величеству, сколь долог и тернист был мой путь к ее королевству, как из-за Бутана я познакомился и полюбил прилегающие к Тибету гималайские края.
Королева, как и ее невестка Тесла и покойный брат Джигме Дорджи, прекрасно говорила по-английски. Она знала даже несколько слов по-французски и добавила, что часто ездит во Францию. Я, однако, знал, что из европейских стран она предпочитает Швейцарию.
Королева была прекрасно осведомлена обо всем, что происходило в Бутане, в том числе о деталях технологической революции, которая началась в стране под руководством ее супруга. Не так давно в Тхимпху разбили виноградники — опыт оказался удачным. Тхимпху и Паро привыкали к мельканию «джипов» и грузовиков, а что означает переход на автомобильный транспорт в ее стране, ясно каждому.
Наш разговор перешел на историю Бутана. Королева и монах, сидевший с ней рядом, поведали мне о нескольких сражениях, выигранных у тибетцев в XVII веке.
Монах говорил по-тибетски, королева временами дополняла его по-английски, и переде мной разворачивалась картина прошлого, теснейшим образом связанного с современностью; рассказ как бы придал новый облик крепости Паро, чей силуэт, облитый серебром лунного света, вырисовывался за окнами королевского дворца. Во время разговора несколько раз возникало название «Пунакха» — там до недавнего времени помещалась столица государства. Упоминались также Тонгса, Джакар и Ташиганг — крепости Восточного Бутана. Для меня в этих именах крылась тайна недоступных районов, лежащих по ту сторону Черных гор. Я сказав, что мечтаю попасть туда, но эта завуалированная просьба повисла в воздухе.
Какое-то время спустя я покинул столик королевы. Она спросила, что я буду пить. Я попросил апельсиновый сок, хотя тут же стояла бутылка отличного виски. Но апельсиновый сок все же больше приличествовал случаю. За это десятилетие я познал цену терпению и понял, что иногда имеет смысл повременить…
Королева поднялась, давая знак, что пора переходить за большой стол. Отсутствие протокола, очарование королевы и некоторая доза виски быстро создали уютную, я бы даже сказал, интимную атмосферу. Ничего экзотического в нынешнем вечере не было хотя все было невероятно — начиная от убранства комнаты и кончая составом гостей. Была пожилая чета датчан и один франко-американский джентльмен — близкие друзья королевы. Их присутствие показалось бы стороннему глазу столь же удивительным, как и тога монаха. Ужинали при свечах — на сей раз не из снобизма, а по необходимости. Присутствующие сидели на стульях; пока это была единственная уступка западному этикету, не считая виски, ножей и вилок.
