Ю. Щербачев - Поездка в Египет
Девочка с легкостью и устойчивостью дикой козы ступает босыми, статными ножками по острым камням и ни на шаг не отстает от моего осла; кисть руки красиво легла на село (при виде этих худеньких пальцев с крашенными ногтями мне вспоминается Черкешенка на Константине), другая рука поддерживает на плече холодильный кувшин. Я часто останавливаюсь и жадными глотками пью студеную воз, у, а ребенок, прошептав арабское пожелание, следит за мною загадочным взглядом. После всякой остановки я рассчитываюсь. Водоноска берет деньги без улыбки, не как подарок, а как заработанную плату и. поцеловав их, прячет за щеку. Я нарочно плачу не медью, а маленькими серебряными монетками, чтобы Геба не уродовала себе лица.
Она понимает все, что ей говорят по-английски, но сама говорить мало; однако я узнаю, что ее зовут Фатьмой, что у ней нет ни отца, ни матери, что она меня любит, — и быть может обращаюсь к кувшину чаще, чем того требует моя жажда.
Ущелье пустило от себя отрог вправо, затем прозмеилось еще версты полторы и кончилось, разбившись на несколько исполинских каменных оврагов. В этой-то неправильной котловине находится двадцать одна гробница, (остальные четыре высечены в правом отроге). Входы размещены невысоко над уровнем дола, впрочем снизу их не видать — они скрываются в каменных складках стремнин.
Гробницы, устроенные приблизительно по одному образцу, состоять из широкого коридора круто спускающегося в недра земли и нескольких расположенных вдоль него покоев; нижний лежит иногда на глубине 180 футов (считая по отвесу). В коридорах — лестницы; пол комнат горизонтальный. Стены комнат и спусков покрыты живописными (редко врезными) рисунками; из них многие не окончены, а иные едва намечены: объясняется это тем, что усыпальницы, — как мастабы, так и пещеры — готовились только при жизни своих будущих постояльцев, с их же смертью работы сразу прекращались.
Саркофаг с мумией и при ней различные драгоценности стояли в отдаленнейшем или каком-нибудь боковом, секретном помещении: доступ к ним тщательно заделывался и маскировался. Снаружи гробницу заставляли большими обломками скал, заваливая промежутки грудами меньших камней. Вообще предосторожностям не было числа и может быть баб-эль-мелюкские покойники до сих пор мирно почивали бы в пустынных горах, если бы ливни налетающие сюда однажды лет в двадцать, с веками не размыли преддверий. Благодаря им, мумии, саркофаги и драгоценности похищены еще в незапамятные времена. Теперь казалось бы и нечего унести, но путешественники ухищряются грабить самые стены, откалывая от них большие куски с рисунками. Живопись попорчена также автографами лиц, красноречиво хотя и кратко заявляющих миру о своей невежественной грубости. В числе таких частных надписей попадаются древнегреческие и римские, как бы в доказательство того, что людей, не умеющих стяжать известность путем ума или способностей, издревле преследует стремление увековечить себя хотя бы и позорным образом. По неволе отдаешь справедливость тем любителям просвещения, которые ничего не портя, выставили свои фамилии по сырым отвесам на дне Иосифова колодца в Каирской цитадели. К сожалению там уже не осталось места, и необходимо выкопать для туристов новый провал или яму, где бы им расписываться.
Да яма надобна большая!
Сохранившиеся рисунки и поныне до такой степени свежа, что люди рассеянные сторонятся от них, боясь замарать платье: краски кажутся не высохшими.
Мы посетили только гробницы Сети I и Рамзеса III (нумера семнадцатый и одиннадцатый) {18}. Осмотр крайне утомителен: без конца спускаешься в земную глубь по завалившимся лестницам, переводя дыхание лишь в редких промежуточных комнатах: воздух душен и тяжел; поднятая многочисленным обществом пыль выедает глаза; плоские отщербленные от стен и сводов осколки, точно битые блюда, неприятно гремят под ногами; что ни шаг мелкие камешки обрываются и сыплются вниз, в темную глубину, того гляди полетишь туда и сам. а тут еще следующие турист каплет на вас сверху стеарином… И едва успеваешь мельком взглянуть на стены, где среди пестрой иероглифической чепухи, оживленные колеблющемся пламенем огарков, движется вереницами или копошатся в одиночку маленькие шоколадного цвета люди.
На площадке у одного из могильных входов был подан холодный завтрак. Неугомонные продавцы и между кушаний прельщали нас разными товарами. одни и те же вещицы совсем по-фокуснически ходили у них по рукам и для отвода глаз предъявлялись все новыми лицами.
До нынешнего дня просители бакшиша и торговцы, принимавшие участие в наших прогулках, были преимущественно несовершеннолетние; взрослых фелахов отвлекали полевые работы. Теперь же в окружающей толпе взрослые составляют большинство. Это от того, что фиванские Арабы, подобно «вольным бедуинам» Гизэ, живут главным образом не хлебопашеством, а обирательством туристов. Иные навязываются в путеводители в выручают до пяти франков в день; другие подделывают старинные предметы, отыскиваемые в саркофагах: каменные жучки, ожерелья и фигурки из какой-то голубой глазури, свитки папируса и проч. [68] подделка, за которую сначала запрашивается тройной вес золота, скоропостижно уступается за грош. Иногда она бывает безобразна, даже неостроумна, предлагаются, например, каменные жучки из черного воска, глиняные сфинксы из мятого хлеба, и т. п.; порою же бывает так искусна, что лишь опытный глаз может открыть плутовство. Впрочем Арабы по врожденной живости почти всегда сами пробалтываются.
— Give it for five dollars! very old, real! [69] хрипло кричит прибежавший откуда-то и до удушья запыхавшийся фелах, вытаскивая из-за пазухи бережно увернутого в лоскут священного мандриля, которого я уже имею удовольствие знать в мельчайших подробностях, и который на моих глазах перемени и по крайней мере двадцать хозяев.
— Antic! Give it for three shillings! [70] орет продавец, не дождавшись ответа на первое свое предложение. У современных Фивян, give означает глаголы брать и давать во всех временах, залогах и наклонениях; отдаю, возьмите, давайте, беру, даль — все это на местном английском наречии выражается словом give.
— It is real Ramses, give it for two francs! [71] продолжает он уступать, но я занят цыплятами и бараниной.
— Give it for five piasters! four piasters! three piasters!.. give! [72]
Три пиастра — последняя цена, и обезьянка ловко всучивается в мои руки, после чего Араб предается настоящему беснованию, выкрикивая на все лады: «give it! give it! no give it? give it», то-есть «возьмите! давайте деньги! как? не берете? ведь я же вам отдаю!» Тут и убедительная просьба, и крайнее недоумение, и настойчивое требование.
