Жан-Пьер Шаброль - Миллионы, миллионы японцев…
«Вынужден раздобыть поддельное кресло…»
Эта история с подделкой разрастается, станет огромной, грандиозной, как Токийская Эйфелева башня.
А впрочем, к чему создавать столько историй из-за кресла (неблагодарный!)?
Л'От, ты говоришь, не зная обстановки.
На берегу реки Сумида читают молитвы и испрашивают прощения у рыб, загубленных сетями или удочками.
На кладбище Оидзуми бонзы молятся за души собак, кошек и даже насекомых.
Существуют официальные службы спасения душ старых шляп: «Служа человеку, шляпы в большинстве случаев приобретают индивидуальность, следовательно, с ними надо обращаться с должным уважением». Дидро так же относился к своему старому халату! Существуют молитвы за разбитых кукол, иголки, вышедшие из употребления, есть буддийская месса, посвященная отдыху волос, с которыми «плохо обращается парикмахер; во дарование девушкам таких волос, как у Одри Хепберн…».[21]
На центральной телефонной станции во время краткой церемонии благодарят аппараты, «отслужившие человеку».[22]
Пускай смеются над тем, что японская цивилизация насчитывает две тысячи лет… Ладно! Но общепризнанно, что японское искусство восходит к шестому веку, отмеченному у нас лишь вторжением варваров свыше двух веков до Карла Великого.
Право, нам нечего особенно задаваться…
(Черт возьми! Мой сценарий начинается с самокритики…)
6. Розовая раса
Среда, 17 апреля, 12 часов 30 минут
Холл гостиницы Сиба-парк (в ожидании славного Мату и мадемуазель Ринго)
Вчера вечером, желая отвлечься, я пошел в кино на фильм «Лоуренс Аравийский». Зрители по-настоящему реагировали только на хронику, когда на экране возникли цветущие вишни в Вашингтоне.
Утром я работал над историей о кресле. Чем яснее она вырисовывается, тем больше мне нравится, я хочу сделать ее хорошо и тревожусь за перевод. Я с нетерпением жду Мату, чтобы невзначай проверить, как он знает французский язык. Рощица призвала его на помощь как раз в тот момент, когда я со своей стороны обратился к Дюбону.
О мадам Мото по-прежнему ни слуху ни духу. Племянница занята тем, что звонит во все места, где она может находиться, или бегает туда, где телефона нет. Затем она звонит мне и справляется, не звонила ли тетя, а потом снова начинает крутить телефонный диск с неистовством, которое меня умиляет: ей хочется еще сегодня разыскать мадам Мото и пригласить на вечер, который мог бы наконец рассеять все недоразумения.
17 часов
В номере
Пока я с Мату и мадемуазель Ринго спустился позавтракать в ресторан, вход в который находится в холле, совсем рядом с конторкой портье, приходила мадам Мото и положила в мой ящичек сверток. Портье и посыльный знали, что я сижу в двух шагах, но мой менаджер запретила меня беспокоить.
В свертке оказались коробка трубочного табака высшего качества — сущий мед для заядлого курильщика — и потрясающие английские ножницы с закругленными концами — незаменимый инструмент для самостоятельного подстригания усов без риска задеть кончик носа. Записки не было.
Пришлось посвятить славного Мату в историю с сигаретами. Он высказался откровенно, не смущаясь в выражениях:
— Порой я задаюсь вопросом, не является ли мадам Мото пауком на потолке. Недавно она позвонила мне на работу. У меня сидели трое очень важных посетителей. Кроме меня в комнате еще двое секретарей, я не начальник! Я ответил как можно вежливее (я ее знаю!), что она окажет мне большую услугу, если будет любезна и перезвонит позднее, но она меня перебила: «Значит, и вы становитесь моим врагом, так я и думала!» — и бросила трубку. Любой другой на моем месте после такой выходки и в самом деле стал бы ее врагом. Знаете, хоть я и японец, но тоже не понимаю ее.
Я все более убеждаюсь, что, если поработать с Мату над текстом сценария, последний не пострадает при переводе.
— Хотелось бы, чтобы она поняла: если я ее терзаю, то в конце концов в ее же интересах, чтобы столь любопытно задуманный фильм состоялся и она извлекла из него максимум выгоды. Она показывает мне массу увлекательных вещей, но они рождают у меня вопросы, смысл которых до нее не доходит. А может, она не знает, как на них ответить… А без ответов я не могу завершить работу, ради которой она привезла меня в Японию. Я не вижу выхода, я обескуражен. Вы должны объяснить мадам Мото, что, если я не прыгаю каждую минуту от восторга, значит, я думаю, значит, я ломаю себе голову ради нее, ради ее фильма!
Милый Мату настроен скептически. Он не чувствует себя в силах ее убедить, я подозреваю, что он даже не решится задать вопрос, задевающий обидчивую даму. Ему хватает своих забот и неприятностей на работе и дома. Он хлопочет, чтобы его на несколько лет командировали во Францию, потому что чувствует себя в своей тарелке только у нас, — одно это говорит, насколько он меня понимает.
На работе, как я понимаю, Мату держат на коротком поводке, у него очень мало свободного времени, поэтому я пригласил его в ресторан в полдень. Он сожалеет, что не сможет мне помогать, сколько желал бы сам. Он вынужден меня покинуть, он извиняется, просит прощения, кланяется… Автоматически, еще не расставшись со мной, он снова стал японцем и бюрократом, то есть японцем вдвойне.
Пятница, 19 апреля, 20 часов 30 минут
По возвращении в номер
Я вернулся из Гиндзы пешком. На боковых улицах лавочники жгут бумагу, ящики из планок и другую тару. Ночь в Токио пронизана кострами.
Когда я проходил через гостиную отеля, по телевидению показывали рекламу чудодейственного приспособления, при помощи которого раздвигают сёдзи.
От мадам Мото по-прежнему никаких вестей.
Она нас наказывает, это ясно.
Итак, вчера на вечере у Дюбона ее не было. Тем хуже для нее, а как для нас — не знаю. Конечно, если бы она присутствовала, вечер прошел бы иначе, но в каком смысле?
Дюбон живет по-японски, без кривляний. Он счел, что татами ему подходит как нельзя лучше. Достаточно видеть, как он движется по своему дому в чисто японском стиле, то есть таком простом, что дальше некуда. Дом этот находится в небольшом пригородном квартале на холме, сразу же за рядом билдингов и небоскребов, где разместились учреждения делового квартала. Частные садики разбиты так искусно, что, стоит пройти по улочке шаг, словно по волшебству, зелень полностью заслоняет бетон и даже поглощает шумы: тебя сразу же обволакивает полное неги спокойствие природы, мягкое, как домашнее кимоно.
