Дервла Мерфи - Девственная земля
Ночь прошла спокойно. В шесть часов утра мы проснулись и уже через пятнадцать минут были в пути. У Мингмара за плечами груз в шестьдесят фунтов (легкий для шерпа), у меня — в тридцать (тяжелый для хилого европейца). Ноша Мингмара могла быть гораздо легче, не будь он в плену абсурдных представлений, оставшихся у него от прошлых экспедиций. Кроме спального мешка он нес еще надувной резиновый матрас и теплое одеяло, которые весят не менее двадцати пяти фунтов.
Долина Трисули была бы очень красивой, если бы не индийская техническая помощь, которая вторглась сюда с ревом машин, горами цемента и штабелями труб. Чудовищные бульдозеры и угловатые подъемные краны пытаются покорить реку. Страшно становится, с какой скоростью человек уродует красоту. Я вздохнула с облегчением, когда после двухчасовой ходьбы эти места кончились, мы снова пересекли реку, и дорога пошла в гору. Здесь, как раз над рекой, стояла деревушка из деревянных домов, и, хотя завтракать было еще рановато, Мингмар решил, что необходимо подкрепиться, так как еще очень долго на нашем пути не встретится ни одного селения.
Когда мы, позавтракав, начали восхождение на первую гору (она же горный хребет), солнце палило вовсю, и Мингмар время от времени бормотал нечто весьма нелестное по поводу жары. На мой вопрос, что его так угнетает, он признался: под хлопчатобумажными штанами у него шерстяные кальсоны и нейлоновые лыжные брюки, а под теплой стеганой курткой — шерстяной жилет, фланелевая рубашка и свитер. Я задыхалась от жары в тонкой хлопчатобумажной рубашке и шортах и просто онемела от удивления при мысли о таком одеянии. Постепенно я уговорила его снять две трети «обмундирования», что существенно увеличило его багаж, но даже теперь он был одет явно не по сезону. Привычка шерпов к лишней одежде граничит с манией: обзаведясь этими символами своего ремесла в экспедициях, они не могут не носить их всегда и повсюду с собой.
Большую часть сегодняшнего пути мы двигались на север вдоль реки Керунг. Тропа ни разу не приводила к реке, хотя часто спускалась на несколько тысяч футов, обходя более серьезные препятствия, а затем вновь круто поднималась в среднем до пяти тысяч футов, но нигде не была такой изнурительной, как дорога Покхара — Сиклис.
Казалось бы, то, что мы весь день шагали с горы на гору, могло создать впечатление монотонности. На самом деле за каждым крутым поворотом вновь открывалась панорама неповторимой красоты. Отвесные горы поднимались за узким ущельем реки Керунг. Мы переходили от густых лесных зарослей к бесплодным каменистым пространствам, поросшим вереском; от солнечных полян, охваченных полукружьем высоких серых скал, к прохладным сумеречным тоннелям из гигантских кустарников, наполненным буйным шумом водопадов, а кругом — островки ярких пахучих трав и великолепные дикие цветы, окрасившие горы в оранжевые, голубые, красные, желтые, белые и розовые тона.
Это, по сути дела, в культурном плане «ничейная земля». Она расположена между лежащими к югу территориями, населенными индуистами, и буддийскими районами на севере, и я была несказанно тронута, завидев первый древний придорожный чортен[61]. Значит, отныне я настолько близка к Тибету, духовно и географически, насколько может быть к нему близок путешественник. Каменные чортены (обычно они стоят посредине тропы) символизируют нирвану; буддисты всегда обходят их слева, а последователи бонпо — справа. Этот чортен очень старый, в трещинах, между камнями проросла трава; можно было пройти мимо, даже не заметив его. Однако даже сама незаметность его, казалось, признак зачастую неверно понимаемого, но несомненно буддийского влияния, которому подверглись все народности гималайского высокогорья.
Я добралась до этой уединенной лачуги на гребне горы на сорок минут раньше Мингмара, который сегодня далеко не в лучшей форме: его мучает огромный фурункул на правой щеке. Европейские путешественники здесь не частые гости, однако семеро обитателей дома встретили мое появление без какого-либо любопытства, недовольства или радости.
Хижина сложена из обломков скалы, дощатая крыша завалена камнями. Убожество этого сооружения делает его похожим больше на тюрьму, чем на жилище. Меня не так легко потрясти уровнем жизни на Востоке, однако нищета этих людей не подходит ни под какие мерки. На малоплодородном склоне горы они выращивают просо, но это и в ничтожной доле не удовлетворяет их потребностей. Сегодня ужин состоял из вареной крапивы (они называют ее жгучей травой) с красным стручковым перцем. На десерт подали ракши. При виде такого стола мы с Мингмаром тут же решили сварить двойную порцию риса. Надо было видеть, с какой жадностью обитатели хижины ели рис прямо из котелка.
В лачуге две комнаты. В одной стоят две дощатые кровати, в центре другой на полу разводят костер. С наступлением темноты вокруг него собираются члены семьи. К счастью, дров здесь достаточно, поэтому весело потрескивающее пламя немного разряжает обстановку полной безысходности. Когда требуется что-нибудь разыскать за пределами освещенного круга, вместо свечи используется головня. В общую хукку, которая молча передается из рук в руки, вместо табака засыпают тлеющие угольки. Древесный дым (одна из причин глаукомы) сильно разъедает глаза, и сейчас я пишу с большим трудом.
В темной комнате, выходящей на веранду, под грязным одеялом в полном одиночестве стонет и кашляет молодая женщина. Очевидно, у нее последняя стадия туберкулеза легких, однако семья, кажется, совершенно равнодушна к ее страданиям. Я дала ей аспирин, чтобы проявить какое-то внимание. Она была чрезвычайно благодарна и сейчас говорит, что чувствует себя лучше. Но стоны и надрывный кашель не прекращаются.
Я пыталась выяснить, к какому племени принадлежат эти люди, но, похоже, они и сами этого не знают. Мингмар говорит, что с трудом понимает их. Видимо диалект, на котором они изъясняются, относится скорее к тибето-бирманским языкам, чем к индийским. Черты лица скорее монголоидные, чем европеоидные, и поскольку в хижине ничто не напоминает об индуизме, я буду считать их буддистами.
Пока я писала эти строки, хозяева опустили ставни, заменяющие двери, и надежно закрепили их длинными деревянными брусьями. Так что, пока костер не угас, мне надо быстрее разложить спальный мешок на второй дощатой кровати.
12 ноября. Тхангджет.
Мы легли в половине девятого вечера, но спать нам не давали стоны несчастной женщины. В шесть утра мы уже были в дороге.
Покинув хижину, мы, прежде чем продолжить путь вниз от перевала, бросили прощальный взгляд на широкую долину Трисули, оставшуюся далеко среди холмов, которые мы прошли за вчерашний день. Сейчас долина, скрытая облаками, напомнила молочное море, неподвижные волны которого омывали подножия гор.
