Владимир Афанасьев - Тайна золотой реки (сборник)
Никто не торопил его. В наступившей тишине было слышно, как булькает вода в посудине над очагом, потрескивает искрящийся вереск да сочно потягивает трубку хозяин яранги эвен Матвеев…
– Когда коммунары, их так называли, утром вышли из яранги, – продолжал Жирков, – тойоны тут их и окружили. Синявина сразу связали, а Василий Дмитриевич сопротивлялся. На него набросились несколько человек, скрутили. Хотели на месте расправиться…
Жирков раскурил погасшую цигарку, бросил в огонь несколько сухих прутиков.
– …Три дня держали связанных в холодной яранге под усиленной охраной. Потом решили отправить в Аллаиху, в штаб белых. До Аллаихи добирались несколько дней. Не давали ни еды, ни воды. Прикрутили чаутами к нартам, так и везли. Наконец добрались до Аллаихи. Опухших, обмороженных, втащили их в избу штаба. Разговор был короток. О чём был тот допрос, неизвестно. Одно я только видел: когда выводили их из избы, то Деревянов прямо на пороге трижды выстрелил в затылок Василию Дмитриевичу. Он так и упал… Синявина расстреливал Слепцов.
Жирков тяжело вздохнул и с надеждой посмотрел на Шошина.
– Тебе, Гаврила, доверяем мы тайну. Здесь наши люди, и у нас не может быть секретов. Ты раньше нас будешь в Якутске. У нас к тебе будет просьба, – и он кивнул Данилу Бубякину.
Бубякин сунул руку за пазуху, протянул Шошину свёрток, замотанный в кожаный лоскут. Тыча в свёрток, Жирков сказал:
– Это всё, что осталось на память о Василии Котенко. Обязательно передай, Гаврила, самому большому начальнику революции.
– Коль самому большому революционному начальнику, то непременно, – строго сказал Шошин.
Он развязал кожаный жгутик и бережно развернул помятые, сальные по краям листы. Письмо, видимо, последнее в жизни Котенко, было адресовано председателю Якутского губревкома П.А. Ойунскому. Пробежав его глазами, Шошин прочел:
– «Здорово, Платон!
В Среднеколымск приехал вчера ночью. Пользуюсь тем, что сегодня отправляется в Якутск почта, пишу краткую записку.
Устроил я межведомственное совещание в Абые, рассказал о положении Советской Республики и задачах революционных ячеек на местах, о предстоящем объявлении Якутской республики, трактах, Холбосе и т. д.
…Должен подчеркнуть, что известие о Якутской республике очень благотворно действует на якутов, и я всё больше убеждаюсь в правильности выбрасываемых лозунгов по этому поводу».
Короткая, наспех набросанная записка предназначалась жене. Шошин прочел и ее:
«Я погиб. Вырасти сына достойным дела отца, сделай из него бесстрашного борца…»
– Это письмо, – пояснил Бубякин, – мне передала Наташа – жена звена, в тордохе которого останавливались бандиты, когда везли Котенко и Синявина на казнь. Ещё Наташа рассказала, что Василий Дмитриевич просил передать товарищам и семье такие слова: Эти озверевшие бандиты не оставят нас в живых. Расскажешь, что люди, измученные до предела, погибли за Советскую власть. Вот Гаврилка Мохнаткин тоже знал Котенко. И Деревянова знал. Тот за его голову награду сулил – десять песцов и деньги…
– Ловкий он, Гаврилка. Много добра людям сделал, многих от верной гибели спас.
– Как же тебе, Гаврилка, удалось уйти от Деревянова? – спросил Шошин.
– С Деревяновым я встретился в Харатальском лагере на Алазее, – смущённо начал Мохнаткин. – Поручик с индигирской тундры шёл на Нижнеколымск. У меня задание губревкома было… Пришлось атаману нож подарить, а взамен выпросить вот эту пуговицу, – Гаврилка ловко подбросил на ладони блестящую железную пуговицу от офицерского мундира, – а потом, как случай представился, так и ушёл от них.
– Бандитизм, он страшней чумы, страшней копытки… Мы хотели было Гаврилку отправить в дальние стойбища, а потом раздумали. Нельзя одного оставлять… Мы тут сообща живём, бандиты нас обходят, – не без гордости сказал Батюшкин.
– Ничего, товарищи, придёт и на нашу улицу праздник. Есть сведения, что побережье до самой Олы свободно. Банды генерала Полякова разбиты, – сказал Шошин.
– Все так, Гаврила, – Батюшкин опустил глаза, сдвинул густые поседевшие брови, – так было, однако… Наш человек с побережья приходил. Побили белую банду под Олой, и хорошо побили… Красный отряд ушёл дальше, а в Олу белые офицеры опять пришли. Лютовали страшно. Люди сказывали, что бандиты на Аляску скоро пойдут и тот самый лютый генерал Поляков с ними. У Полякова, как и у Бочкарёва, денег много и золота…
– Всё равно, Иннокентий Иванович, наша возьмёт! Если июнь будет холодный, то байкаловцы пробьются к Крестам, а по большой воде Василий Чекмарёв и Швец ударят на побережье, с Птропавловска подмога придёт, с Владивостока…
– Я тебе так скажу, Гаврила, – Батюшкин внимательно посмотрел на Шошина, на его посеребрившиеся уже виски, – с весенней водой умчатся все наши невзгоды. Нехорошие люди долго не уживаются в тундре. А может быть, белогвардейцы сами уйдут?.. Не хочется людей губить, ведь и так, однако, земля костями людскими усеяна и слезами полита…
– Добрый ты человек, Иннокентий Иванович. Да если б было так, как ты говоришь, то на земле давно бы мир был и красота необыкновенная, но приходится драться не на жизнь, а на смерть. Республика Советов со всех сторон обложена врагами, и никакого мирного соглашения с этой контрой быть не может. Власть Советов – это правда и воля народная…
– Старость как подкралась незаметно, – Батюшкин опустил глаза. – Идёт время, и мы начинаем замечать старость только на других, а молодость, – он кивнул на Жиркова и Бубякина, – вон она какая… Выходит, умнее нас, а мы её поучаем.
– Иннокентий Иванович, так ведь они вам подражают, старикам. Да вот, к примеру, взять хотя бы меня. Замордованный крестьянский пацан из батрацкой семьи стал большевиком. А почему? Да потому, что на жизненном пути повстречался хороший человек с правильными мыслями, открыл глаза мне на мир.
– Люди должны понимать друг друга и уважать.
– Правильно!.. Однако в тундре ещё стреляют, снег почернел от пожарищ, унижают людей, грабят… Разве можем мы простить всё это? Никогда! Мы хотим, чтобы над свободным северным краем светило чистое солнце, чтобы радость рождалась в душе человека с его появлением на свет белый, чтобы у детей было счастливое детство. И если потребуется, отдадим жизни ради всего этого. И пойдем на это первые… Поверьте, дорогие товарищи!
10
Умчались к полюсу студёные ветры. Улеглись колючие метели и вьюги. Отступили, ослабли пятидесятиградусные морозы, и над сверкающим радужным простором Колымы ослепительно расплескалось в чистых снегах весеннее солнце.
Однако до паводка было ещё далеко. В устье Пантелеихи на раздольной, прилизанной пургами косе с раннего утра многолюдно. Сюда, на нижнеколымскую стынь, со всей округи, раскинувшейся на сотни километров, прибыли рыбаки и охотники, оленеводы и каюры из самых отдалённых кочевий, заимок, аласов и поселений на весеннее торжище – на большой весенний Ысыах. Верные традициям далёкой старины и преданиям Эллея, жители страны Олонхо собирались сегодня, в день равноденствия солнечного Эрыма, на свой традиционный праздник.
