Жюль Верн - Необыкновенные приключения экспедиции Барсака
— О! О!! О!!! — прокричал Амедей Флоранс, нервы которого не выдержали. — Неужели вы не могли попросту сказать, что нам понадобится пятьдесят три дня, если мы будем проходить по пятнадцать километров в день, и только сорок, если будем ежедневно делать двадцать? Чего вы хотите добиться этими невероятными вычислениями?
— А вот чего, — ответил Понсен, с уязвленным видом закрывая свой внушительный блокнот, — что лучше достигнуть Нигера у Дженне. Таким образом, расстояние уменьшится наполовину и сократится до четырехсот километров.
— Было бы еще лучше, — возразил Амедей Флоранс, указывая по карте предлагаемый им путь, — выйти к Нигеру у Сегу-Сикоро через Баму, Уаттару, Джитаману и так далее. Переход будет около трехсот километров, но, помимо того, что мы будем идти по пути капитана Марсенея, мы выгадаем сто километров, потому что не придется подниматься по реке от Дженне до Сегу. Кроме того, это последнее поселение довольно значительное, и мы, конечно, найдем там помощь.
— Хорошо придумано, — одобрил доктор Шатонней. — Но есть еще более удачное решение вопроса. Надо просто возвратиться если не к морю, то, по крайней мере, в Сикасо, от которого нас отделяет всего двести километров; там мы найдем соотечественников, которые нас так сердечно принимали. Там мы решим, следует ли отправиться в Бамако или же, что предпочтительнее, как считает господин Амедей Флоранс, подняться до Сегу-Сикоро.
— Доктор прав, — согласился Флоранс. — Это самое благоразумное решение.
После того как каждый выразил свое мнение, дискуссия на время прервалась.
— Можно согласиться, господин Флоранс, — начал после минутного раздумья Барсак, который хотел дать своим коллегам лестное представление о его героизме, — что и вы и доктор правы. Я вас прошу, однако, понять, что возвращение в Сикасо означает отказ, хотя и временный, от той цели, которую я себе поставил. Да, господа, долг прежде всего.
— Мы понимаем ваши опасения, господин Барсак, — перебил Флоранс, — но бывают случаи, когда долг — это благоразумие.
— Остается обсудить, — возразил Барсак, — что мы имеем в том и другом случаях. Наш конвой, правда, дезертировал, но лично я не вижу опасностей, которые бы нам угрожали. Те опасности, которым мы до сих пор подвергались, исходят, возможно, от предполагаемого врага, существование которого нам доказывают только те удары, которые он нам наносит. Но оценим эти удары, и они покажутся нам весьма слабыми. Какие же препятствия нам созданы? По словам господина Флоранса, нас сначала пытались запугать; я предполагаю, что наш неведомый враг позднее возмутил наших людей в Сикасо и далее и, наконец, каким-то неведомым способом подменил настоящий конвой фальшивым. Но соблаговолите подумать, и вы поймете, что, поступая таким образом, нам создали, по существу, очень незначительные препятствия. Этот мнимый конвой, вместо того чтобы сбежать, мог легко перебить нас всех! Он этого не сделал. Больше того: нам оставили оружие, патроны, лошадей и некоторый запас товаров. Поступки не из числа самых страшных.
— Но есть и Тонгане, — мягко возразил доктор Шатонней.
— Тонгане — негр, — ответил Барсак, — а для некоторых людей жизнь негра ничего не стоит.
— Господин Барсак прав, — вмешался Флоранс. — Да, с нами действительно поступили по-божески; верно, что до сих пор нашей смерти не хотели. Я говорю: до сих пор, так как наш неведомый противник может употребить приемы нападения более действенные, если мы будем продолжать путь в направлении, которое ему не нравится. Рана же Тонгане доказывает нам, что те, кого мы стесняем, скоры на расправу.
— Правильно, — одобрил доктор.
За одобрением доктора Шатоннея последовало несколько минут молчания, которые Барсак употребил на глубокое раздумье. Конечно, умозаключения Амедея Флоранса были справедливы, и, очевидно, почтенный депутат Юга не хотел подвергать опасности свою драгоценную жизнь с единственной целью — избежать критики, которая ждет его в Париже, если он вернется, не выполнив полностью свою миссию. Да, впрочем, разве этим критикам нельзя возразить?
— Серьезно поразмыслив, — сказал Барсак, пытаясь испытать на своих слушателях аргументы, которые ему впоследствии послужат в споре с коллегами из парламента, — я склоняюсь к предложению господина Амедея Флоранса, и особенно в той форме, которую придал ему наш уважаемый сотоварищ, доктор Шатонней. Я голосую за возвращение в Сикасо, имея конечной целью Сегу-Сикоро. Если же, господа…
Амедей Флоранс, утомленный дискуссией, перестал слушать оратора и начал думать о другом.
— …если же, господа, кто-нибудь попытается порицать меня за прекращение этого безусловно необходимого путешествия, я отвечу, что ответственность за это падает на правительство, долг которого был обеспечить нашей экспедиции действенную защиту. Если серьезная необходимость принудила правительство отозвать состав нашего конвоя, оно должно было принять все необходимые меры, чтобы шайка авантюристов не могла подменить тот отряд, который нам предназначался; или же, чтобы такой подмен не совершился, оно обязано было с большим тактом избрать командира, которому доверило нашу безопасность. Этому командиру следовало бы не так послушно выполнять приказы, происхождение которых не наше дело выяснять. Расследование, кажущееся мне необходимым, расследование, господа…
— Простите, господин председатель, — перебил Амедей Флоранс, — если вы мне позволите…
Сначала репортер хотел предложить самое благоразумное решение, которое быстро подсказал ему здравый смысл. Но оно перестало интересовать Флоранса, как только он понял, что его примут. А через несколько минут он уже начал сожалеть о прекращении путешествия, как раз тогда, когда оно обещало стать интересным.
Он еще был во власти этих размышлений, когда его взгляд случайно упал на Жанну Морна и Сен-Берена. Он без всяких колебаний перебил Барсака, которого не слушал, как уже было сказано.
— Простите, господин председатель, — перебил Амедей Флоранс. — С вашего позволения, я замечу, что мы принимаем решение, не спросив мнения мадемуазель Морна и господина де Сен-Берена: они имеют голос, как и все мы.
Замечание было резонным. Жанна Морна и Сен-Берен слушали спор молча, не принимая в нем никакого участия.
— Господин Флоранс прав, — признался Барсак, обращаясь к Жанне Морна. — Прошу, мадемуазель, выразить ваше мнение.
— Благодарю вас за желание узнать мое мнение, — спокойно ответила Жанна Морна, — но мы должны остаться безучастными к обсуждению, которое нас не касается.
— Не касается вас? Почему же, мадемуазель? Мы, кажется, все под одним знаменем.
