Жюль Верн - Кораблекрушение «Джонатана»
Великий спаситель прошел мимо «дворца» губернатора. Боваль тоже приоткрыл окно, но ограничился тем, что проводил своего противника долгим взглядом. Ненавидя Кау-джера, Фердинанд Боваль прекрасно понимал, что сейчас не время сводить счеты. Никто из либерийцев не простил бы ему враждебных действий против человека, от которого ждали спасения.
В глубине души он радовался вмешательству Кау-джера и также надеялся на его помощь. Легко и приятно руководить людьми, когда все идет хорошо. Но сейчас обстановка накалилась. Губернатор, вынужденный управлять обреченными на смерть, не мог не радоваться появлению человека, который помогал ему удержать непосильное бремя власти.
Итак, никто и ничто не препятствовало Кау-джеру в добрых деяниях. Но какое трудное время настало для него! Каждое утро, с рассветом, в любую погоду он отправлялся из Нового поселка в Либерию и там до позднего вечера обходил дома, раздавал лекарства, вселял бодрость и надежду в сердца отчаявшихся людей.
Несмотря на все свои познания и самоотверженность, Кау-джер не всегда мог преодолеть роковой ход событий. Часто усилия его были напрасны. Смерть пожинала богатый урожай, разлучая супругов, отнимая у родителей детей, оставляя сирот. Повсюду слышались стоны и плач.
Но ничто не могло сломить мужества этого замечательного человека. Как только врач признавал себя бессильным, на смену ему приходил мудрый утешитель.
Однажды утром, когда Кау-джер направлялся в лагерь, кто-то окликнул его. Обернувшись, он увидел странную бесформенную груду, издававшую глухие хрипы. Эта груда оказалась гражданином, который в бесконечном перечне бренных земных существ числился под именем Фрица Гросса.
Четверть часа тому назад, пробудившись от сна, музыкант вышел на мороз, и тут его хватил апоплексический удар[75]. Пришлось собрать с десяток поселенцев, чтобы дотащить грузное тело в защищенное от ветра место. Вскоре у Гросса началась агония[76]. По посиневшему лицу, по частому и хриплому дыханию Кау-джер определил, что у скрипача к тому же воспаление легких, а наскоро произведенный осмотр показал, что никакое лекарство уже не поможет организму, отравленному алкоголем.
Развитие болезни подтвердило правильность диагноза. Когда «доктор» вернулся с обхода других больных, Фрица Гросса уже не было на этом свете. Он лежал на земле, застывший, неподвижный, и глаза его больше не видели окружающего мира.
Кау-джер взял из окостеневших рук музыканта скрипку, издававшую некогда такие божественные звуки, — теперь она никому не принадлежала — и, возвратившись в Новый поселок, направился к дому, где жили Хартлпул и юнги.
— Сэнд! — открыв двери, позвал он.
Мальчик подбежал.
— Я обещал тебе скрипку, — сказал Кау-джер. — Вот, возьми.
Сэнд, побледнев от волнения и восторга, схватил инструмент.
— Эта скрипка принадлежала Фрицу Гроссу.
— Значит, господин Гросс, — пролепетал Сэнд, — решил мне подарить…
— Он умер.
— Что ж, одним пьяницей меньше, — невозмутимо произнес Хартлпул.
Таково было единственное надгробное слово Фрицу Гроссу.
Через несколько дней Кау-джера взволновала другая смерть — Лазара Черони. Туллия слишком поздно обратилась за помощью. Неграмотная женщина, не испытывая особого беспокойства, запустила болезнь мужа, но, узнав, что тот, ради кого она пожертвовала всей своей жизнью, безнадежен, испытала жестокое потрясение.
Впрочем, приди Кау-джер на помощь своевременно, ничто не помогло бы Лазару Черони. Болезнь была неизлечима и являлась прямым следствием его порока. Скоротечная чахотка за одну неделю свела пьяницу в могилу.
Когда все было кончено и покойник предан земле, Кау-джер не покинул несчастную вдову. Убитая горем, совершенно обессиленная женщина, казалось, сама находилась на краю могилы. Все эти годы она жила только любовью к тому, кто покинул ее навсегда. Измученная бесплодными стараниями, Туллия сразу утратила волю к жизни.
Кау-джер увел бедную вдову в Новый поселок к Грациэлле. Если и существовало лекарство, способное исцелить раненое сердце, то лишь чувство материнской любви.
Безвольная, почти не сознавая, что с ней происходит, Туллия собрала жалкие пожитки и покорно пошла за своим покровителем.
В таком подавленном состоянии женщина, конечно, не могла заметить Сирка, стоявшего у мостков через реку.
Кау-джер тоже не заметил его, и они молча прошли мимо.
Но Сирк, завидев их, застыл на месте, побледнев от злобы. Лазар Черони умер. Туллия перебралась в Новый поселок. Это означало окончательное крушение всех надежд. Долго следил негодяй взглядом за двумя удалявшимися фигурами. Если бы Кау-джер обернулся, его поразила бы ненависть, горевшая во взгляде Сирка.
Глава X
КРОВЬ
Нескончаемой вереницей возвращались эмигранты, в Либерию. Ежедневно, в течение всей зимы, в поселке появлялись все новые и новые люди. Центральные районы острова казались каким-то заколдованным местом, откуда теперь выходило больше несчастных, чем когда-то ушло туда. К началу июля приток колонистов достиг предела, потом начал иссякать, 29 сентября последний переселенец с трудом спустился с горы и едва добрел до лагеря. Полуобнаженный, худой как скелет, он выглядел ужасно. Дойдя до первых домов, он тут же свалился без сознания.
Подобное зрелище, ставшее уже привычным, не вызвало особых волнений. Беднягу подняли, привели в чувство и тут же забыли о нем.
Больше в лагерь никто не приходил. Чем это объяснялось? То ли остальным повезло, то ли все погибли?
К тому времени в поселок возвратилось более семисот пятидесяти человек; их ослабленные организмы представляли собой прекрасную почву для всевозможных болезней. Кау-джер буквально изнемогал в борьбе с эпидемиями. Зимой смерть косила всех подряд — мужчин, женщин, детей.
Да, много людей погибло… Но много еще и оставалось, так что продуктов, привезенных чилийским судном, не хватало. Слишком поздно решился Боваль ввести в колонии паек: запасы кончались. Кроме того, он не предвидел такого катастрофического возвращения селян и понял свою оплошность, когда выхода уже не было. 25 сентября со склада выдали последние галеты[77]. Перед потрясенными колонистами возник ужасающий призрак голода.
Неужели эмигрантам, спасшимся при крушении «Джонатана», суждено погибнуть медленной и мучительной смертью?
Первой жертвой пал Блэкер. Бедняга умер в ужасных страданиях на третий день после выдачи последних продуктов. Кау-джер, которого позвали слишком поздно, ничего не мог сделать. На этот раз Паттерсон был не виноват. Он голодал наравне с остальными.
