Леонид Почивалов - И снова уйдут корабли...
Начальник музея сказал:
— Думаю, это был «Гремящий». У нас ему посвящен специальный стенд. И в архивах кое-что сохранилось.
Но лучше всего вам встретиться с бывшим командиром «Гремящего».
Он потянулся к телефону:
— Сейчас попрошу его зайти сюда.
От неожиданности я даже растерялся: сейчас увижу перед собой легендарного командира легендарного военного корабля!
Но как раз в это время на столе у начальника музея зазвонил телефон. Прибыли англичане!
И вот наконец все экскурсии завершены и мы с Николаевым одни. Он среднего роста, коренаст, голова слегка поседела, лицо неулыбчивое. И экскурсию англичан вел, не поззоляя себе никаких эмоций, просто излагал положенный материал, хотя во многих событиях, о которых повествовал, участвовал лично.
— То, что вам рассказывал американец, могло быть и с «Гремящим», и с «Сокрушительным», — сказал он, выслушав меня. — Морских схваток тогда случалось немало. Наша задача состояла в охране конвоев. Вот мы и охраняли. Как могли…
Как могли… Это были легендарные страницы истории нашего Военно-Морского Флота. Обстановка на Севере была тяжелая. Над конвоями постоянно висела угроза нападения гитлеровцев. Много мужества проявили наши моряки в защите конвоев. Особенно эсминцы «Гремящий» и «Сокрушительный» — провели под своей охраной десятки конвоев, сбили немало самолетов противника, потопили несколько вражеских подводных лодок.
Николаев командовал вначале «Сокрушительным», потом «Гремящим». В конце сорок первого, выполняя особое задание правительства, «Сокрушительный» при входе в Белое море встретил английский крейсер «Лондон». С крейсера на борт советского эсминца перешли представители правительств США и Великобритании: А. Гарриман, который вскоре стал американским послом в Москве, и английский лорд Бивербук. В Архангельск «Сокрушительный» шел под тремя флагами, и Николаев уверен, что на военном корабле это был первый случай такого содружества флагов держав антигитлеровской коалиции.
— Гарриман произвел на нас хорошее впечатление, — рассказывал Николаев. — Простой в общении, доброжелательный. Почти весь путь провел со мной на мостике, а когда прощались, каждому из нас пожал руку и сказал: «Спасибо, никогда не забуду эту встречу!»
Борис Дмитриевич помолчал, потом добавил:
— Я как-то сразу поверил в этого человека. И, кажется, не ошибся. Насколько мне известно, Гарриман остался верен добрым отношениям с нашей страной.
Я слушал неторопливый рассказ сидящего передо мной сурового человека и думал, что сейчас в Англии и Америке живут сотни людей, которые не ведают о существовании русского моряка Николаева. А он спас им жизнь. Может быть, именно ему, Николаеву, обязан жизнью и Хьюз?
— Особенно запомнился последний конвой. Это было уже в сорок четвертом. Шесть английских и американских транспортов, которые доставили военные грузы в Архангельск, отправлялись в обратный путь. — Николаев задумчиво скосил глаза к окну. — Что-то мне сейчас припоминается, что среди них вроде бы был большой сухогруз под названием «Лонг Айленд». Я тогда учил английский и запомнил в названии сухогруза этот «Лонг» — длинный. Возможно, и ошибаюсь.
Он, кажется, впервые улыбнулся и то как-то неуверенно, затаенно, словно улыбка была не положена при его должности.
— Впрочем, какое это имеет значение, кто именно выручал вашего Хьюза. Важно, кто-то выручил. И он живет и здравствует, — Николаев поднял на меня глаза. — Чаем хоть напоил вас там, в Америке?
— Напоил.
— И то ладно… — Помолчал и тем же негромким голосом продолжал — Ну, значит, накануне ухода последнего каравана наши моряки устроили для товарищей по оружию прощальный ужин. Поговорили по душам. Было что вспомнить. Конвои — дело опасное. Сколько и их и наших лежит на дне северных морей!
— Например, «Сибиряков»…
Николаев кивнул:
— И он тоже…
— А почему в вашем музее нет модели «Сибирякова»? Судно героическое.
Он слегка пожал плечами.
— Знаете, что я вам скажу. Это уж как повезет. Что в самом бою, что потом в истории — как повезет. О подвиге «Сибирякова» надо бы песни складывать, молодежь на его примере учить, а мы его задвинули куда-то на второстепенные полки истории. По недомыслию. По неумению пользоваться материалом, которому на самом деле нет цены, — помедлил, склонив голову над столом.
Во время нашего разговора Николаев вытащил стола альбом с фотографиями военного времени, чтобы проиллюстрировать свой рассказ документом — фотографии плохонькие, любительские, да и сделаны часто в условиях тяжких. Но как же в них отражено то суровое время!.. Вот длинный, острый, как лезвие, корпус «Гремящего» режет арктические волны — эсминец уходит в дозор… Темные силуэты транспортов союзников в открытом море… А вот этот снимок заставляет присмотреться повнимательнее: вокруг боевых кораблей вздымаются гейзеры воды — рвутся снаряды. Аверелл Гарриман вместе с советскими моряками… На мостике «Гремящего» английские офицеры связи. На площадке среди скал футболисты гонят к воротам мяч…
— С англичанами в Полярном играли… — пояснил Николаев.
Еще несколько фотографий, посвященных матчу… Видно, встреча для Николаева имела значение, раз так много снимков — должно быть, любитель футбола. Я повнимательнее пригляделся к снимкам — нет, лиц не разобрать, а если бы и разобрал, разве узнаешь — десятки лет миновали с того времени.
— Может, как раз в этой встрече и участвовал Хьюз?! — предположил я. — Как я помню, он рассказывал, что тогда они вроде бы выиграли у наших. А сам Хьюз забил два гола…
У Николаева недовольно скривилось лицо, он протестующе поднял руку:
— Нет уж! История есть история. Изменить в ней ничего нельзя! Конечно, парни они были отличные, по я точно помню: в футбол тогда выиграли мы.
Я приехал в Архангельск по командировке Союза писателей СССР. Мы проводили здесь семинар молодых литераторов-маринистов северных областей страны. Архангельские власти решили воспользоваться приездом московских писателей: «Надо обязательно встретиться с экипажами наших судов, выступить перед моряками, рассказать о своей работе», — попросил секретарь обкома. Семинаром руководил известный полярный капитан и писатель Бадигин. После первого дня заседания я пошел пройтись на набережную Северной Двины. Был ясный октябрьский вечер, на набережной под ногами шуршали пожухлые листья, с просторов реки несло холодной свежестью подступающей осени, крики чаек, которые носились над берегом, были печальными, казалось, чайки горевали по уходящему за горизонт солнцу.
