Натали Гагарина - Брак по-арабски. Моя невероятная жизнь в Египте
– Ear-ring...
– Какая серьга, Эльхам? – спросила я и осторожно рукой провела под ее намокшим от крови хиджабом. – Твои сережки на месте. Все хорошо, милая.
Внезапно моя подруга открыла глаза и посмотрела на меня так выразительно, что я поняла: «Серьга, которую мы нашли в пустой квартире... Она что-то значила... Господи! Где же «скорая»?»
Этот взгляд Эльхам был последним прощанием со мной, с миром, который она покидала навсегда.
Капризно шумело море. Пальмы равнодушно шелестели, закрывая своими лапами палящее солнце. Миллионный город жил своей жизнью. Древнейшая и красивейшая Александрия, где на траве тихо умирала моя Эльхам...
* * *«Скорая» и полиция приехали одновременно. Эльхам укрыли простыней, погрузили в машину и увезли, оставив мне голубой лист с печатью и названием фирмы на арабском языке. Полиция предложила нам с детьми поехать в участок для составления каких-то документов.
– Мне нужно позвонить мужу, – сказала я им. – Объясните ему, куда приехать.
Видя, что перед ними иностранка, полицейские обращались со мной очень вежливо.
– Алекс! – стараясь быть спокойной, говорила я в телефон. – Случилось большое несчастье, Алекс!
Я не могла говорить. Слезы душили меня.
– Сонсон! Ты где? Где дети?
– Я с детьми в парке Монтаза. Эльхам убили. Позвони Камису.
– Эльхам? Убили? Кто?
– Алекс, приезжай скорей! Нас сейчас увезут, а тебе скажут куда.
Я передала телефон офицеру, он назвал адрес и отбил звонок. Коляску с Амирой погрузили в машину. Борис сидел у меня на руках. Дети были на удивление тихими, будто понимали, что произошла трагедия.
Через час мы прибыли в полицию. У входа в департамент нас уже ожидал ошеломленный известием Камис. Ему туда было ближе, чем нам из парка по главным улицам через пробки машин на дорогах. Алексу тем более было непросто добраться из Каира.
Отрекомендовавшись моим адвокатом, Камис расспросил полицейских офицеров обо всем, что случилось. Затем он подписал какие-то бумаги и, забрав нас с детьми, направился по адресу, что был написан на голубом листке. Приехав в клинику, Камис оставил нас в машине, а сам побежал в то отделение, где находилась Эльхам.
Мы ждали его долго. Очень долго. Дети капризничали, и я пыталась успокоить их, предлагая то печенье, то воду, то просто разговаривая с ними.
Камис появился через два часа. Я смотрела на него и не узнавала. Страх, полная растерянность, непонимание того, что случилось, и великая скорбь – все отражалось на его лице. Я никогда не видела нашего «мамлюка» таким удрученным и таким потерянным. Юмор, оптимизм, всегда веселое настроение и неуемная энергия покинули Камиса, и он вмиг сдулся, как шар, из которого выпустили воздух.
Внезапно, совсем рядом завизжали тормоза, и, машина, влетевшая в больничный двор, остановилась рядом с Камисом. Алекс, взмокший от жары и напряжения, выскочил из машины. Мужчины обнялись, и Камис разрыдался в объятиях друга.
Я укачивала на руках Амиру, а Борис спал на заднем сиденье. Я не могла выйти из машины и ждала, когда Алекс подойдет к нам.
Друзья были шокированы случившимся, оно не укладывалось в их рассудках. Подойдя к машине, они присели на корточки у открытой двери и, обняв меня за колени, застыли в скорбном молчании. Никто не мог произнести ни слова. Но и Алекс, и Камис хотели услышать от меня все подробности этой трагедии чем скорее, тем лучше.
Полиция не разрешила хоронить Эльхам в этот день, оставив тело для медэкспертизы до завтрашнего утра. Мы с детьми пересели в машину Алекса, а Камис поехал домой. Ему предстояло сообщить эту страшную весть маленьким дочерям и родителям Эльхам. При одной этой мысли его трясло, и горе охватывало его ум.
Похороны Эльхам назначили на полдень следующего дня. Хоронить решили в Фиддах.
Всю ночь я не сомкнула глаз, снова и снова прокручивая в памяти последние слова Эльхам: earring и six [9] . Она называла имена Карины и Алекса. «Серьга... Та самая серьга, что мы нашли с Эльхам в квартире, когда строители еще только отделывали ее. Да, да... Эльхам узнала что-то про эту серьгу. Что? И что означает эта цифра шесть? Шесть... Что бы это могло быть...» – раздумывала я. И внезапно меня осенило: «А что, если это не six, а sex? Называя имена Карины и Алекса, Эльхам сказала «секс». Но этого не может быть! Нет, нет! Этого просто не может быть. Тогда что же такое шесть? Секс хотя бы можно объяснить, но шесть... И почему Эльхам называла имя Бориса? Я знаю, ей всегда не нравилось, когда Карина забирала Бориса к себе. Но почему? Карина старалась помочь мне, особенно когда болела малышка Амира». Интуиция подсказала мне: Эльхам хотела предупредить, что Борису грозит опасность. А значит, и мне, поскольку он мой сын. Иначе зачем ставить имя Бориса в одну линию с серьгой, Кариной, Алексом и этой чертовой, дьявольской шестеркой?
Я подумала, что непременно докопаюсь до разгадки.
Прощай, моя Эльхам!
Забирать тело приехал Камис и мы с Алексом. С детьми дома осталась няня.
А в маленьком городке Фидды родители Эльхам ждали тело единственной, любимой дочери. На ферме, где выросла моя подруга, было и семейное кладбище. Туда приехали практически все родственники с ее стороны. Народу собралось много.
Мужчины были одеты в длинные, черные галабии. Женщины тоже и в вуалях – лиц не было видно. И хотя горевать на похоронах было нельзя, из-под вуалей слышались непрерывные всхлипывания и стоны.
Вопреки мусульманским традициям, при погребении присутствовали и мужчины, и женщины. Черная масса людей, как грозовая туча, нависла вокруг большой могилы, вырытой на границе пустыни. Яма была укреплена со всех сторон широкими досками, на дне стоял деревянный гроб – такой большой, что походил на лежащий шкаф. На дно «шкафа» положили великолепный египетский ковер, а потом опустили тяжелое тело Эльхам, туго закутанное в розовое покрывало. Ткань была оторочена широкой кружевной лентой с золотыми пайетками. Рядом с телом на ковер опустили настоящее произведение искусства: резную деревянную ладью метровой длины. Потом я узнала, что эту лодку отец Эльхам не один год вырезал для себя, готовясь к длительному путешествию в загробном мире.
Я на этом погребении была единственной одетой по-европейски женщиной с открытым лицом. На мне были черные джинсы и длинная черная шифоновая блуза, которую я называла траурной. Я стояла, тесно прижавшись к Алексу, и не могла остановить слез. Они стекали маленькими ручейками по лицу, по шее, по блузке... Сколько слез! Сколько боли и страданий! Я, не отрываясь, смотрела на Эльхам.
Ее большое круглое лицо было совершенно безмятежным. Ее накрасили, и слишком ярко: длинные ресницы – черной тушью, а веки до бровей – золотыми тенями. Пухлые губы тоже были густо накрашены золотой помадой.
