Александр Старостин - Спасение челюскинцев
Следовало немедленно спасать продукты и откатывать в сторону бочки с топливом.
Льдина под камбузом вспучилась, словно под ней оказалось какое-то животное, прорвавшее лед, камбуз рассыпался, как карточный домик.
По льду покатилась бочка. Эта бочка еще совсем недавно была печью.
А вал все двигался и двигался к палаткам.
И вдруг ледяная гряда озарилась изнутри таинственным сине-зеленым огнем и стала похожа на исполинское ожерелье из драгоценных камней. Все несколько опешили, бросили работы и глядели на это чудо природы как завороженные. В следующее мгновение все обратили взоры к «науке». Но «наука» молчала, придумывая разумное объяснение этому непонятному явлению.
— Братцы! — крикнул кто-то из матросов. — Да это же спички!
И тут все поняли, что в эту «мясорубку» попали металлические ящики со спичками.
— Нет, это не Венеция, — проговорил тихим голосом Ушаков. — Такого, пожалуй, не увидишь и во время венецианского карнавала.
…Аэродром, где в это время пребывала «американская Катерина», треснул у палатки «аэродромщиков». Трещина змеей устремилась к «американке».
«Кожаные комиссары» и «аэродромщики» покатили самолет на запасной аэродром. Катили его под грохот льдов и бурлацкую «Дубинушку».
Через разводье «Катерину» переправили на льдине. И только оказались на берегу, как разводье сомкнулось, и льдины полезли одна на другую.
Далее пришлось разравнивать дорогу для «Катерины», так как она явно не была способна ходить по торосам.
Челюскинцы спокойно, безо всякой паники и волнения делали свое дело. Теперь уже, казалось, их ничто не способно напугать.
Движение льдов прекратилось так же внезапно, как и началось.
Утром после аврала Ушаков сказал Шмидту:
— Положение у вас еще хуже, чем я себе представлял.
— По правде говоря, мы привыкли. Все-таки льды движутся так, что в случае опасности можно убежать.
— А можно и не успеть.
— Можно и не успеть, — спокойно согласился Отто Юльевич.
В эту же ночь заболел Шмидт. Температура поднялась выше тридцати девяти.
— У него был туберкулез, — объяснил врач, — а теперь пневмония. Положение серьезное.
— Надо немедленно отправить его на материк, — сказал Ушаков.
— Ничего не выйдет, Георгий Алексеевич.
— Почему?
— Не поедет. По списку он последний. Его можно вывезти после того, как он окончательно потеряет сознание.
9 апреля снова задуло, ветер был восемь баллов.
Солнце неслось в снежном потоке, озаряя снежный дым красным светом. Временами солнце исчезало полностью, тогда делалось сумрачно.
Снова началась подвижка.
И тут радист Кренкель получил сообщение:
«Сейчас к вам вылетают самолеты, ждите!»
«Принять самолеты пока не можем», — ответил Кренкель.
В этот момент затрещало где-то совсем рядом, и лампа «летучая мышь» над рабочим столом закачалась.
«Кренкель, почему не надо самолетов?» — спросил Ванкарем.
В палатку сунулся второй радист Серафим Иванов и сказал:
— Эрнст, кончай работать! Надо переносить мачту на новое место, иначе ее свалит.
Эрнст Теодорович, которого вряд ли можно было чем-то напугать, растерялся: тут хоть разорвись на части. Пока объяснишь, почему не надо самолетов, мачта превратится в дрова, замурованные в лед. Да и объяснять надо так, чтобы в Ванкареме не произвести ненужного переполоха. Ведь радист по одному писку морзянки может угадать волнение абонента.
И тогда Кренкель передал:
«По распоряжению Шмидта на сегодня полеты отставить».
А Отто Юльевич в это время был без сознания и, разумеется, никаких распоряжений давать не мог.
— Кончай разговоры! — дернул Иванов Кренкеля за плечо.
Лед загудел и затрещал. В темной палатке сделалось совсем неуютно, хотелось поскорее выскочить вон, чтобы увидеть, куда идет вал.
На лед хлынула вода. Шлепая валенками по воде, Кренкель и Иванов начали перетаскивать мачту на новое место.
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
10 АПРЕЛЯ утихло, выглянуло солнце и озарило голубые торосы.
На сигнальной вышке остался один флаг, что означало: «Ждите самолеты!»
Прилетели Молоков и Каманин. Молоков привез запчасти для самолета Слепнева, и пока самолет разгружался, сказал Воронину:
— Я могу вывозить по пять человек: трое в кабине, двое в ящиках.
— Что за ящики? — не понял Воронин.
— Контейнеры для грузовых парашютов. В них я возил запчасти и канистры.
Воронин и те, кто был рядом, нагнулись и поглядели на подвешенные под нижние плоскости сигарообразные контейнеры.
— Не опасно?
— Вот и Отто Юльевич давеча говорил, что опасно, — сказал Молоков. — А я думаю, что опасность у всех одинаковая: что в кабине, что в ящике. Ну, а за аккуратную посадку я отвечаю. В ящике-то и дует меньше. Во всяком случае, на льдине страшнее.
Воронин задумался.
— Ну, есть добровольцы? — спросил Молоков. — Я тут и окошки проделал, чтоб лететь было веселее.
— Есть! — отозвался матрос первого класса Сергеев.
Он во время разговора внимательно осмотрел «парашютную бочку» и решил, что она в полете не отвалится.
— Э-э, а малицу придется снять, — сказал Воронин. — Этак не влезешь.
Матроса Сергеева подняли и головой вперед, как торпеду, задвинули в бочку и потом на крышке завернули болты.
Сергеев заворочался, проползая к дырке.
— Ну, как дела? — поинтересовался Молоков.
— Хорошо, — отозвался неузнаваемо глухим голосом матрос Сергеев.
— Прошу следующего во второй ящик, — сказал Молоков.
Когда самолет оторвался, Сергеев даже не почувствовал. Глянул в дырку — внизу лагерь и оставшиеся на льду челюскинцы.
В Ванкареме, через сорок пять минут полета, когда матроса за ноги вытащили из бочки, он еле устоял, так затекло тело.
В этот же день сумел вылететь и Слепнев. Он вывез шесть человек.
Ушаков, доставленный в Ванкарем, сообщил в Москву о болезни Шмидта.
11 апреля Кренкель получил телеграмму:
«4 ч. 57 мин. московского. Правительственная. Аварийная… Шмидту. Ввиду вашей болезни Правительственная комиссия предлагает вам сдать экспедицию заместителю Боброву, а Боброву принять экспедицию. Вам следует по указанию Ушакова вылететь в Аляску. Все приветствуют вас. Уверены возвращении. Куйбышев».
Кренкель, получив телеграмму, не знал, как сообщить ее содержание Шмидту, и решил поговорить с Бобровым.
Шмидт, сильно осунувшийся, лежал с закрытыми глазами.
Кренкель пошел искать Боброва. Тот прочитал телеграмму.
— А вот еще от Ушакова, — сказал Кренкель.
