Покоряя Эверест - Мэллори Джордж
Именно это единство делает тщетными столь многие попытки описать эстетические детали в отрыве от всего остального. В них ускользает суть, и потому эти тексты не трогают и не волнуют наши сердца, ведь в них описаны всего лишь фрагменты. Если мы выделим один момент и представим его эмоциональное свойство отдельно от целого, он потеряет саму суть, что придавала ему ценность. Значит, если мы описываем в эмоциональном ключе какую-либо часть экспедиции, мы должны писать так обо всем приключении от начала до конца.
Хорошо проведенный день в Альпах подобен великой симфонии. Анданте [21], временами ускоряющееся до андантиссимо, в первой части – мрачный и мучительный подъем по морене [22]. Но все это вмиг забывается, когда голубой свет рассвета замерцает над твердым, чистым снегом! Возникает новый мотив – нежно и очень мягко вступают малые духовые инструменты, гобои [23] и флейты. Он еще отдаленный, но мелодичный и уже бесконечно обнадеживающий. В набирающем силу свете этот мотив подхватывают скрипки, и он взмывает на всех смычках, терзающих дрожащие струны, пока вершины, одну за другой, окутывает золотая паутина дня. А затем уже весь оркестр в торжествующем единении заполняет музыкой все пространство, резвясь в триумфальном веселье, потому что вот вы наконец маршируете, весь трепещущий от теплой крови, под ярким солнцем. И так в течение дня сменяющие друг друга настроения создают целую симфонию. Аллегро [24], когда вы довершаете экспедицию, но исход ее все еще под вопросом. Возможно, скерцо [25], когда вы перепрыгиваете через последние камни гребня [26] или прорубаете ступени на финальном коротком склоне, а ледяные осколки танцуют и плывут, искрятся, и брызжут, и прыгают с чарующим весельем по хрустящей поверхности в своей безумной глиссаде [27]. А затем, на спуске, иногда снова анданте, ведь, хотя вершину еще предстоит покорить, вы забыли, что спуск может быть тяжелым и долгим. Но в конце снова скерцо – с затиханием на закате.
Все экспедиции в Альпах отличаются друг от друга так же, как различные симфонии, и каждая из них – это новый опыт. Не все одинаково полны надежды и силы. И меняется не только соотношение мрачного и приятного, но и качество этих и других ингредиентов, способ их смешения. Но каждое горное приключение эмоционально завершено. Дух отправляется в путешествие так же, как и тело, и у этого путешествия есть начало и конец, и оно переплетено со всем, что происходит между этими точками. Нельзя сказать, что одна часть вашего приключения была эмоциональной, а другая – нет, как нельзя сказать, что одна часть экспедиции была путешествием, а другая – нет. Вы не можете изъять части и по-прежнему иметь целое. Ценность каждой части зависит от всех остальных частей и от того, как она связана с ними. Великолепие восхода солнца в Альпах зависит от того, что было и что грядет; без умирающего дня и грядущей ночи закат поразил бы вас меньше, а огоньки в глубине долины потеряли бы очарование обещанного покоя. Более того, экстаз от покорения вершины обусловлен событиями подъема и перспективами спуска.
Горные пейзажи занимают в нашем сознании то же место, что и запоминающаяся мелодия. Нет разницы, ловлю ли я себя на том, что напеваю некую прекрасную симфоническую мелодию или смотрю на особое расположение скал и снега, или пика и ледника, или на что-то более скромное, вроде цветовой гармонии луга и душистого соснового леса в Альпийской долине. Впечатления от увиденных мест даже без зова возвращаются в наше сознание, так что в нашей памяти есть целая серия уголков, где мы любим проводить праздные минуты, – словно гостиницы, приглашающие нас на привал. И многие из этих пристанищ [28] настолько приятны и удобны, изучены нами вдоль и поперек, что мы мысленно легко переносимся туда, ведомые инстинктом возвращения домой, и не испытываем удивления, оказавшись там, какими бы далекими ни были эти места. Похоже, что у многих людей есть свой странный мир грез, где они любят непринужденно бродить, «сорвав земного разума вериги…» [29]. Где нет ни усталого тела, ни тяжелых конечностей, но где наш дух течет безудержно, свободно и бесцельно, подобно ручью, что счастливо журчит в своем чистом песчаном ложе, беззаботно устремляясь в бесконечность. Мой личный мир грез довольно приземлен. Мои чертоги разума – это реальные и отчетливо воссоздаваемые в памяти места, которые нетрудно узнать. Совсем недавно, когда умозаключение, которое я излагал на бумаге, превратилось в спутанный клубок, я мысленно посетил один из этих чертогов. Юная река невозмутимо вьется по широкой поросшей травой долине; посреди равнины она извивается мягко, словно стеклянная змея, – долина настолько плоская, что ее уклон едва уловим. Зеленые холмы по обе стороны долины гладкие и приятные глазу и вдалеке смыкаются, но не до конца. Здесь поток ныряет далеко вниз по крутому и скалистому склону в тень более глубокой долины. Вы можете спуститься вслед за ним по неровной тропинке, а затем, свернув в сторону, не достигая дна второй долины, на поросшем травой карнизе найдете скромную гостиницу. Несколько сезонов назад это место посетили трое усталых путников в конце своего первого дня в Альпах. Оно невероятно уютное. Когда я обнаруживаю, что снова любуюсь деталями этого пейзажа, то больше не брожу, объятый тенью тщетности, изводя себя. Восхитительная безмятежность охватывает все мое существо. Главная деталь другого места, которое я иногда мысленно посещаю, хотя уже не так часто, как раньше, – ряд одинаковых усеченных конусов с круглым основанием диаметром около 8 дюймов; они сделаны из красноватого песка. На самом деле они слеплены давным-давно, с помощью заполненных песчаной почвой цветочных горшочков – в загородном саду, где я провел значительную часть детства. Эмоциональная яркость этой картины более захватывающая, чем у предыдущей. Она напоминает о первом случае, когда я слепил песчаные куличики, и нечто в творческом порыве того момента в моем сознании навсегда связано с аккуратными маленькими кучками красноватого песка.
Должен сказать, что в норме для любого ярого альпиниста, чье воображение сотворено подобно моему, горы, естественно, будут представлять большую часть этого внутреннего мира. И наиболее важные сцены, вероятнее всего, будут соответствующими. Это само по себе свидетельствует, что горные впечатления, если они не ужасны, особенно ценны.
Трудно понять, почему определенные моменты обладают такой удивительной жизненной силой. Как будто в нашем внутреннем мире спрятана некая мистическая пещера, усыпанная драгоценными камнями, которые ждут только проблеска света, чтобы проявить свое скрытое великолепие. Какой принцип определяет эту жизнеспособность? Возможно, все еще подходит аналогия с восприятием музыки. Горные картины, по-видимому, воссоздаются в моем разуме снова и снова не только в том же качестве, что и мелодии из великого произведения (скажем, Моцарта или Бетховена), но и по той же отличительной причине. Места мелодий в моем подсознании определяет не просто интенсивность чувств от них, но, главным образом, иной принцип. Когда мелодия рвется, и недосказанная гармония рассыпается на голоса отдельных инструментов. Когда четкий ритм теряется в отдаленных заводях и водоворотах, сбитый с толку разум блуждает в замешательстве. Он испытывает раскаяние, не связывая его с причиной; горе, без упоминания печального события. Он плачет о невыполненных желаниях, не формулируя их объект. Но когда величавая волна музыки вздымается в решительном замысле, поднимая разбросанные обломки и вознося их разом в своем всеобъемлющем потоке, подобно высшему духу в дивном акте творения, то смутные желания и стремления удовлетворяются, страдания уносятся прочь, а божественная полнота гармонии овладевает всеми чувствами и разумом. Словно вселенная и отдельная личность слились в точном согласии, преследуя общую цель с эффективностью механического совершенства. Точно так же некоторые моменты дня восхождения вызывают у нас ощущение несбывшегося. Мы сомневаемся и дрожим. Идем вперед, но уже не преисполненными решимости достичь четкой цели. Наши планы не убеждают нас и рушатся. Мы больше не воспринимаем неудобства как неизбежность, которую нужно преодолеть. Дух и тело будто предают друг друга: но приходит время, когда все меняется, и мы испытываем гармонию и удовлетворение. Личность в некотором смысле погружена в себя, но не настолько, чтобы терять осознанность. Скорее, в такие моменты сознание особенно бдительно, и человек приходит к более тонкому постижению себя, чем когда-либо прежде. Именно мгновения, когда нас переполняет острое чувство наивысшей гармонии, всегда остаются с нами, становясь частью нас. Другие времена и события всплывают в нашей памяти мимолетными проблесками, пересекающими наш путь и тающими, как неуловимые призраки. Но более существенны те картины, что рождены в момент максимального созвучия с миром, они по-настоящему бессмертны. Некая эмоция может снова наполнить разум главной мелодией великой симфонии, что запечатлелась в памяти у всех, кто ее слышал, – так же легко в альпинистах пробуждаются образы горных пейзажей.
