Генри Мортон - По библейским местам
Я выехал на машине в сторону Файюма ясным жарким утром. Слева от меня высились пирамиды, а вокруг вскоре не осталось уже ничего, кроме безграничного пространства раскаленного песка. Сорок миль — достаточное расстояние, чтобы понять, что такое пустыня, но недостаточное, чтобы наполнить сердце отчаянием и слабостью. Песчаная дорога теряется за горизонтом. Холмы громоздятся друг за другом, милю за милей, они то гладкие, как коричневый бархат, то покрыты бороздами ветров, словно по ним прокатились волны прилива. И солнце нещадно палит над мертвой страной, так что начинают болеть и слезиться глаза от взгляда на выжженную равнину; и когда мелькнет случайный объект — птица, белые кости верблюда, шасси сгоревшего «форда», — он кажется желанной передышкой посреди монотонной и безжизненной пустоты.
Одно прекрасно в пустыне: сухой, чистый воздух, проходящий тысячи миль над песком, заставляет закипать кровь и радостно биться сердце.
Дорога шла под уклон, к пейзажу, который в точности соответствовал моим детским представлениям о Садах Эдема. Пустыня заканчивалась внезапно, прямо перед стеной финиковых пальм. Там, где их силуэты образовывали сплошную линию на фоне неба, я заметил тяжелые гроздья фиников, напоминавших рой пчел, а еще цвет испанского красного дерева.
Вместо выжженной земли теперь дорогу окружали высокие валы черной земли — жирной, плодородной черной земли Египта; а в стороне виднелись каналы с медленно текущей свежей водой, словно вены, переносившие кровь этой страны.
Богатство оазиса Файюм во времена фараонов было легендарным. Земля давала практически все известные тогда плоды: апельсины, бананы, мандарины, финики, сахарный тростник, рис, кукурузу, оливки.
Как усердно трудится феллах! Он буквально порабощен этой черной землей, отдает жизнь в обмен на ее плодородие. Он стоит по колено в воде, его тонкая одежда промокает от брызг колодца-шадуфа; он идет по липкой грязи полей, босые ступни делают его легкой жертвой ужасных микроорганизмов, живущих в египетской почве; он склоняется над плугом, каким пахали, должно быть, герои Вергилия; он шагает, как воины фараонов на храмовой стене, срубая початки кукурузы в рост человека; он покрыт ветвями и листьями, словно персонаж весеннего праздника, и склоняется под грузом урожая.
Каждый день, год за годом, век за веком, похож на любой другой. Он феллах, человек, трудом и потом которого были выстроены пирамиды и храмы, человек, чей фатализм, вероятно, является самым колоссальным памятником Египта.
Минуя очаровательные деревни посреди пальмовых рощ, на берегах мелких каналов, я заметил, что из печей поднимается дым, там женщины пекли плотный хлеб, важнейший продукт Египта. Я видел маленькие глинобитные домишки, где крестьянин спит лишь несколько часов, пока не начнется восход солнца, который, словно труба, призовет его вновь бороться с водой и землей. В доме остаются лишь малые дети, играющие в пыли.
Я ехал через деревни на берегу озера Карун туда, где в нескольких ярдах от кромки воды стоял небольшой двухэтажный отель, принадлежавший молодому немцу. Отель пустовал, потому что была середина недели. На выходные его заполняют спортсмены из Каира, приезжающие охотиться на уток и чирков, тысячами населяющих берега озера.
Думаю, это озеро — самое красивое, что я видел в Египте. Зеркало голубой воды лежало в ярком солнечном свете, а на западном берегу простиралась рыжевато-коричневая пустыня; где-то там скрывались забытые города греческой эпохи и древние храмы, рассыпавшиеся в прах. В тишине этого удаленного места мягкие оттенки голубой воды и пустыни напомнили мне о Галилейском озере.
Слуга-араб отнес мой багаж в маленькую комнату с видом на озеро. Над кроватью была установлена противомоскитная сетка, чувствовался легкий запах камфары.
— Я только что открыл отель, — сказал мне хозяин, господин Шумахер. — Обычно я закрываю его вплоть до начала охотничьего сезона. Вы не представляете, какой это труд, открывать отель, который был закрыт в течение египетского лета! Ящерицы, змеи, птицы, лягушки поселяются всюду; а еще и дикие пчелы!
Я понял, что на озере Карун мне понравится.
Фараоны проявляли большой интерес к этому озеру, построили на нем шлюзы и сложную систему контроля за уровнем воды, так что высота последней оставалась постоянной, отсюда брали воду и для орошения окрестностей. Среди древних обитателей этих берегов были те, кто поклонялся божеству, священным животным которого считался крокодил. Жрецы держали крокодила, которого рассматривали как воплощение бога Собека, в священном озере при храме в местечке Шедет. Его украшали золотыми кольцами и хрустальными подвесками, а на лапах у рептилии красовались драгоценные браслеты.
В греческие времена ирригационные работы не проводились, уровень озера упал, огромные участки вокруг заболотились, и царям из династии Птолемеев пришлось их осушать, чтобы расселить греческих и македонских ветеранов. Там, где некогда простиралось знаменитое озеро, лежали жаркие низины, поразительно плодородные, и на них стали возникать греческие города. Сегодня Файюм — это арабская версия коптского слова «озеро» — известен богатством почвы, обширными фермами и полями зажиточных египтян. Файюм полюбился грекам, потому что был единственным местом в Египте, где удавалось получать хороший урожай оливок, и до наших дней он остается единственным районом производства оливок в стране. Сегодня озеро сократилось до небольшой части прежнего водоема, в самой глубокой впадине всей низменности. Вода в нем такая же соленая, как в Средиземном море, поскольку испарение при сильной жаре оставляет в изобилии минеральные соли, как это происходит и с горькими водами Мертвого моря.
И Геродот, и Страбон упоминают этот район, и чтение их сочинений заставляет задуматься о том, сколь мало изменились туристические маршруты по Египту со времен греков и римлян. Поднявшись на борт корабля в Александрии, путешественники шли вверх по Нилу, как и современные туристы, посещали те же места и смотрели на те же достопримечательности. Но там, где мы видим руины или пустые участки, они имели счастье осматривать храмы, в которых жрецы все еще совершали древние ритуалы. Из Гелиополя гости отправлялись на экскурсию к Храму Солнца и, вероятно, снисходительно улыбались, услышав, что каждую ночь в нем проводят церемонию, призванную обеспечить восход светила на следующее утро. Из Гизы они ехали к пирамидам и Сфинксу, которые были в те времена такими же древними и безжизненными, как сейчас.
В наши дни Файюм не входит в список обязательных мест для посещения в Египте. Однако в эпоху греков все путешественники обязательно направлялись туда, а бог-крокодил переживал полнейшее унижение, поскольку привлекал уже не богомольцев, а туристов.
Поездка вошла в моду, принято было кормить крокодила сушеной рыбой и медовыми пряниками, эту снедь продавали гостям жрецы. Можно вообразить западное высокомерие, с которым древние туристы наблюдали за тем, как украшенные драгоценностями лапы крокодила мелькали в воде. Однако преподнести дары священному животному было не так-то просто, наверное, он брал реванш, демонстрируя готовность съесть гостя, а не его угощение. Жрецы, наученные долгим опытом, всегда были наготове. Они ждали, пока животное заснет на солнце, подкрадывались и ловко закидывали ему в пасть рыбу и пряники, и убегали прежде, чем крокодил успевал броситься на них.
6Египет — страна, в которой не бывает сумерек. Солнце заходит как-то сразу. Устанавливается полная тишина, будто остановилось время. Холмы становятся черными на фоне лимонно-желтого неба. Загораются звезды. Появляются летучие мыши. Их крылья хлопают в наступающей темноте.
Свет исчезает с неба, жизнь уходит с полей и лугов, где растут рис, кукуруза и сахарный тростник; все набережные превращаются в площадку для домашних собраний, черные фигуры двигаются в последних отблесках солнца, отражающихся на храмовых фризах.
Босоногие девушки в ярких красных и синих платьях гонят домой коз, смуглые мальчишки, забегая с разных сторон, управляют стадами водяных буйволов, стараясь успеть до заката; и с каждого участка возделанной земли идут загоревшие до черноты феллахи, шумно топая босыми ногами по дороге в сторону деревни, окруженной финиковыми пальмами.
Они стремятся дать телу долгожданный отдых, а еще боятся темноты. И я могу понять их страх. Эта кромешная тьма, наступающая на пятки золотому дню, неизбежно вызывает в воображении пугающие картины потустороннего мира, который рисовали на стенах гробниц древние египтяне. Они верили, что смерть будет похожа на египетскую ночь, эта смерть будет населена странными, фантастическими созданиями, полулюдьми-полуживотными, напоминающими неясные силуэты, пробирающиеся ночью сквозь заросли сахарного тростника в неверном лунном свете.
