Луи Буссенар - Ледяной ад
Удивленный до крайности, Леон положил свою буссоль обратно в карман и долго оставался задумчив и молчалив. Куда ведет их этот индеец, по-видимому, совершенно уверенный в себе? Следует ли так слепо доверяться ему? Уж не хочет ли он завести их в какие-нибудь дебри, чтобы завладеть санями и упряжками, несравненно более драгоценными для него, чем самые громадные глыбы золота? «Кому верить, — спрашивал он себя, — индейцу или его непогрешимой до сих пор буссоли?»
Наконец, Леон пришел к заключению, что его стрелка после необъяснимого, странного повреждения там, в Медвежьей пещере, хотя и стала снова действовать, но уже в обратном направлении, как это бывает иногда и с компасом после сильной грозы.
Истомленные трудным и длинным переходом, наши путники сделали привал под защитой снеговой стены, нанесенной недавним бураном. Голодные, а главное, мучимые жаждой, они с нетерпением ждали горячего грога, который готовили тут же на маленькой керосиновой печке. Жажда, даже еще большая, чем та, какой страдают путники в песчаных пустынях, здесь, в пустынях ледовых, тем более ужасна, что искушение утолить ее горстью снега представляется постоянно, но стоит только ему поддаться, и минутное облегчение превращается в настоящую нестерпимую пытку: все внутренности начинают гореть, слюна пересыхает, язык прилипает к гортани, словом, человек испытывает такие мучения, какие не поддаются никакому описанию.
Наши друзья, зная это, с нетерпением дожидались дымящегося напитка. Благодаря печке в шатре установилась приятная для путников температура: всего минус десять. Расположившись на меховых мешках, служивших одновременно и постелями, и коврами, по-татарски сложив ноги, они с особым удовольствием принялись за скромный ужин. Разговор не клеился: все были измучены; в печку подлили топлива, и затем каждый, зарывшись в свой тройной меховой спальный мешок, постарался заснуть. Индеец же, которому была не по душе атмосфера шатра с запахом керосина, приютился под открытым небом между собаками, сбившимися в кучу, и только по настоянию друзей согласился укрыться медвежьей шкурой. Но ему было жарко, он время от времени вставал, чтобы освежиться, и затем снова ложился на свое прежнее место.
После восьмичасового сна краснокожий разбудил приятелей-канадцев, и те принялись за стряпню; затем мало-помалу пробудились и остальные. Жан, босой, без перчаток, с непокрытой головой, вышел из шатра.
— Куда ты, Жан? — встревоженно спросила его сестра.
— Иду снегом растираться! Это прекрасно: разом и чистым будешь и согреешься, — ответил он и, действительно, спустя некоторое время возвратился в шатер румяный, пригожий, остальным было просто радостно на него смотреть. Индеец отнесся к юноше с нескрываемым одобрением и, подойдя, крепко пожал руку. Сели за завтрак, с утра у всех на душе было весело, ели с охотой, особенно Поль Редон. Леон, заметив это, сказал:
— Здесь ты не можешь похвастаться отсутствием аппетита!
— Да, диспепсия, из-за которой я так мучился, глотая пилюли и всякие другие лекарства, излечилась пятидесятиградусным морозом! В Париже через год-другой меня пришлось бы, наверное, тащить на кладбище, здесь же я становлюсь настоящим обжорой!
Все рассмеялись.
— Ну, пора в путь! — И поезд саней с провожатыми на легких больших лыжах тронулся.
Дни шли за днями без малейшего разнообразия: все та же беспредельная равнина, те же привалы, те же ночлеги под открытым небом, те же утомительные переходы и тот же мороз. Минуло три, теперь четыре, пять дней; люди продвигались все дальше и дальше, как автоматы, почти не ощущая усталости, но с каким-то ноющим чувством томления. Казалось, они идут вперед потому только, что останавливаться просто нельзя, — самый организм требует движения, чтобы бороться со стужей… Леон еще раз справился со своей буссолью, и стрелка опять показала направление к Медвежьей пещере — обратное тому, каким они следовали.
Позади оказались еще два дня. Путь становился все труднее и труднее; вместо снежной равнины нашим путешественникам приходилось теперь идти какою-то взрытой холмистой местностью, напоминавшей взбаламученное море с внезапно оледеневшими волнами. Друзья уже стали падать духом, бодрым оставался один индеец.
— Немного терпения, братья, — и мы будем у цели! — говорил он.
Наконец, путешественники совсем выбились из сил. Тут вдруг все небо зарделось великолепнейшим северным сиянием. Окрестность озарилась чудным пурпурным заревом, придававшим всему окружающему какие-то фантастические размеры и очертания.
Тогда краснокожий, выпрямившись во весь свой богатырский рост, указал величественным жестом на откос скалы, залитый отблеском красноватого сияния и отсвечивавший металлическим блеском:
— Бледнолицые братья, я сдержал свое слово! Вот желтое железо!
— Теперь светло как днем. Очевидно, эти роскошные бенгальские огни предназначены для того, чтобы осветить наше торжество! — произнес журналист.
— О! Так это «Мать золота»! — воскликнул Дюшато громовым голосом.
— Тот гигантский кошель с золотом, который я искал целых двадцать лет! — бормотал Лестанг.
Что касается Леона, то он, вопреки всем, думал только о буссоли и стрелке, упорно направленной и теперь в сторону Медвежьей пещеры. Вместо крика радости, крика торжества с губ его сорвались все те же слова сомнения: «Как знать?!»
ГЛАВА 5
Золотой бред. — Вожделения. — Взрыв динамита. — Недоумение. — Разочарование. — Медь. — Легенда об Эльдорадо. — Вознаграждение. — Возвращение. — По пути к Медвежьей пещере.
Какое-то безумие, какой-то золотой бред охватил разом всех при вести об открытии «Матери золота»; только бесстрастный индеец и рассудительный ученый не разделяли общего восторга. Между тем благородный металл действительно был здесь в изобилии, виднеясь всюду толстыми пластами среди каменных глыб.
Индеец оказался прав: они видели перед собой настоящую, феноменальную залежь чистого золота, чудовищно грандиозный слиток высотой в полторы сажени от земли.
Лестанг с восторгом простер руки, воскликнув:
— Именно так я и представлял себе «Мать золота»! Да! Сразу видно, здесь драгоценного металла на многие миллионы.
Дюшато тоже обезумел.
— Жанна, дитя мое, — кричал он в восторге, — теперь мы с тобой богачи! Теперь мы будем счастливы и сможем сделать много добра!..
Жан на радостях дал несколько выстрелов в воздух, а Редон громко воскликнул:
— Да здравствуют морозы и мы… и все, и все!.. Ура!
— Они — безумны, их хоть веревкой вяжи! — шепнул Леон Марте.
