Рувим Фраерман - Жизнь и необыкновенные приключения капитан-лейтенанта Головнина, путешественника и мореходца
Но этому намерению не суждено было сбыться.
Возвращение Головкина в Россию совпало с решением русского правительства послать в Англию для обучения двенадцать молодых морских офицеров. Среди них были я старые друзья — Василий Головнин и Петр Рикорд.
Глава двадцать седьмая
АКАДЕМИЯ МИСТЕРА ГЕРРАРДА
Мистер Генри Хартер, шкипер брига «Ретриф», прибывшего из Англии в Кронштадт с грузом кофе, ванили и перца, был очень доволен тем, что стовосьмидесятитонный бриг, во-первых, возвращался домой не совсем пустым рейсом, а во-вторых, что пассажиры оказались покладистые, хотя и заплатили; за свой проезд по двадцать четыре золотых червонца с персоны.
А шли на «Ретрифе» в Англию молодые русские волонтеры — лейтенанты Головнин, Рикорд и их однокашники.
Ветры были то слабые, то непопутные. Не шли, а ползли. И мистер Хартер, оказавшийся человеком весьма расчетливым, ругался и жаловался на то, что такой ход судна для него чистый убыток.
Поэтому он кормил и команду и своих пассажиров весьма плохо.
Шли на Ревель, Гельсингфорс, Гамбер-зунд (Норвегия). По отходе из Гамбер-зунда попали в сильнейший герикан[6]. Бриг «Ретриф» жестоко трепало и изорвало в клочья целый комплект парусов. Но это не испугало молодых моряков, помогавших в критические моменты команде брига.
В Англию пришли в первых числах июня 1802 года. Спустя некоторое время по представлению русского министра в Лондоне графа Воронцова Головнин был назначен на английский корабль «Город Париж», Рикорд — на «Амазон».
Министр уведомил молодых офицеров, что они должны быть готовы к походу, но до вступления на палубу английских кораблей необходимо поступить в морскую академию известного по тому времени английского астронома Геррарда.
Хотя это заведение и называлось академией, но представляло собою обыкновенную школу морских наук, рассчитанную на двадцать-тридцать воспитанников, состоявших на положении простых школяров.
Мистер Геррард был не только серьезный ученый, а и вообще серьезный и солидный человек, любивший все делать основательно. Поэтому, уговариваясь с русскими офицерами, он заявил:
— Я вижу, что вы все уже лейтенанты. Но, пока вы будете у меня, прошу забыть об этом. Вы будете только учениками. Это главное условие, на котором я могу взять вас к себе.
Жить в академии пришлось по-походному: спать не на кроватях, а на подвесных койках. Во дворе академии стояла большая модель корабля, как в Итальянском дворце, в полном парусном вооружении.
Мистер Геррард касался только учебной части. Всем остальным ведала миссис Геррард, женщина не менее серьезная, чем ее супруг, и к тому же крайне экономная.
Утром миссис Геррард давала своим воспитанникам по две больших чашки чаю с таким скромным количеством сахару, что о его присутствии можно было только догадываться, и по два куска недопеченного хлеба, весьма тонко намазанного маслом.
Обед состоял из непременного пудинга и вареного мяса с картофелем, который заменял хлеб.
Обедая в первый раз, Петр Рикорд, не зная, что ему делать с пудингом, сказал шепотом сидевшему рядом с ним Головнину:
— Гляди, Вася, ведь это сырое тесто со свиным салом. Как его есть? Однако будь что будет! — решил он, отправляя в рот большой кусок пудинга, и... подавился.
Головнин поспешил помочь ему, хлопнув его по спине ладонью, в результате чего пудинг прошел на свое место, но миссис Геррард пришла в ужас.
— Мистер Головнин, что это значит? — воскликнула она.
— Я помог своему товарищу проглотить пудинг, — отвечал Головнин. — Он подавился.
— Но для этого перед каждым из вас стоит по кружке пива, — отвечала миссис Геррард.
Однако пудинга было положено на тарелки очень много, а пива давалось лишь по одной кружке. Это само по себе затруднительное положение осложнялось еще тем, что говядина давалась только съедавшим без остатка очень большую порцию пудинга. А того, кто вообще не мог справиться с этим обязательным блюдом, миссис Геррард подвергала строгому выговору и удаляла из-за стола.
К счастью, курс академии был пройден довольно быстро, и, поев в последний раз ненавистного пудинга, молодые люди 15 февраля 1803 года отправились из Лондона в Портсмут в стадт-коче, то-есть, попросту говоря, в общей срочной карете, которая курсировала постоянно между этими городами.
Позавтракав вместе в одном из портсмутских портовых трактиров, друзья крепко пожали друг другу руки и отплыли к своим кораблям.
Уход из Портсмута корабля «Город Париж», на который попал Головнин, должен был состояться 4 мая 1803 года. Все было готово к отплытию, ждали только капитана, находившегося на берегу. В точно назначенное время он явился вместе с женою. Тогда снялись с якоря и вышли в море.
Женщина на военном корабле! Это удивило Головнина.
— Вам это кажется странным? — спросил старший лейтенант Корбет, заметив его удивление. Корбет чаще других беседовал со своим русским коллегой, посвящая его в английские морские обычаи, и среди офицеров слыл за человека общительного и веселого.
— Да, это мне кажется странным, — признался Головнин.
— И не нравится?
— Напротив, — отвечал он. — Это очень хорошо. Это служит для смягчения мужских нравов и невольно всем плавающим напоминает о том, что на берегу остались такие же милые существа, любезные сердцу каждого из нас.
И тут же вспомнил о миниатюре Юлии, хранившейся в его чемодане, и ему захотелось взглянуть на столь приятное ему женское лицо.
По установленному обычаю каждый день за капитанским столом обедал один лейтенант и один мичман из офицерского состава корабля. В первый же день плавания выбор пал на Головнина, с которым капитан и его супруга были особенно любезны.
Супруга капитана после обеда долго беседовала с Головкиным, расспрашивала о том, кого из близких он оставил в России, есть ли у него невеста.
— Нет, — отвечал он смущенно. — Труды мои и мысли не оставляют мне досуга думать о сем приятном предмете.
И действительно, все мысли молодого русского лейтенанта были заняты изучением порядков и корабельной жизни англичан, так как еще перед своим отплытием из Кронштадта он замыслил составить сравнительные замечания об английском и нашем флотах для представления морскому министру. Занятия ученого и исследователя давно были близки его сердцу.
В эти дни он часто обращался к своему журналу, исписывая в нем целые страницы в тиши ночной, при свете свечи, прикрытой металлическим колпачком.
