Борис Стрельников - Америка справа и слева
На следующем перекрестке мы увидели еще одну холщовую сумку. Еще один квартал — и снова орущий мальчишка. Еще. И еще. У гида, запечатленного на одной из страниц «Одноэтажной Америки», оказался полон город внуков, пошедших по его стопам.
Под номером 75 на карте значилась вилла Гарольда Ллойда. Да, да, того самого комика немого кинематографа, любимца публики, в том числе и советской, в двадцатых и тридцатых годах. Мы упросили критиков свезти нас к его дому. Просто посмотреть издали. О свидании с самим актером не могло быть и речи.
— Он очень стар и очень нелюдим, — объяснили нам критики. — В городе не появляется. Журналистов к себе не пускает. Даже неизвестно, жив он или умер. Впрочем, некролога в газете не было. Значит, жив.
Виллы Гарольда Ллойда мы, однако, тоже не увидели, так же как и ее хозяина. Она скрывалась где-то в зелени деревьев. Зато мы увидели забор. Прекрасный крепостной забор в три человеческих роста, выложенный из замечательного тюремного кирпича. У массивных чугунных ворот стоял черный легковой автомобиль. В автомобиле, откинув голову на спинку сиденья, спал какой-то мускулистый джентльмен. Друзья-критики объяснили нам, что кинозвезды, не надеясь на обычную полицию, вербуют себе охранников среди демобилизованных морских пехотинцев и головорезов из специальных войск «зеленые береты». Спрос на частных охранников особенно возрос после кровавой драмы на вилле, которая принадлежала актрисе Шарон Тэйт и ее мужу режиссеру Роману Поланскому.
Критики сводили нас и туда, но и там мы, кроме забора да полицейских машин, ничего не увидели. Забор там был поменьше, чем вокруг — виллы знаменитого комика, и это обстоятельство, немаловажное в Бэверли Хиллс, сыграло, говорят, свою роковую роль в судьбе голливудской красавицы Шарон Тэйт.
Это произошло августовской ночью 1969 года, когда Роман Поланский улетел по своим кинематографическим делам в Лондон. Его молодая жена, беременная на девятом месяце, пригласила на виллу старых друзей: двух мужчин и одну женщину.
Критик-»пессимист», рассказывавший нам эту историю, печально вздыхал:
— Шарон была дитя Голливуда. Она выросла в моральной атмосфере Голливуда и другой атмосферы не знала. Нужно вам «сказать, господа, что актера, который добился успеха, американские зрители чтут, как бога, но мало кто знает, что в студии его заставляют работать, как ломовую лошадь, погоняя и подхлестывая день и ночь. Когда он падает от усталости, его поднимают наркотиками. Джуди Гарланд, недавно покончившая жизнь самоубийством, рассказывала мне, что по утрам врач на студии давал ей возбуждающие таблетки, чтобы она «включилась, а по вечерам делал ей успокаивающие уколы, чтобы она до утра «выключилась». Вот так, господа журналисты, у нас снимают фильмы. Удивительно ли, что в Голливуде и в Бэверли Хиллс больше врачей-психиатров, чем во всех странах Западной Европы, вместе взятых!
— В свои двадцать шесть лет Шарон Тэйт прошла все дантовские круги Голливуда, — вступил в разговор критик-»оптимист». — Она познала наркотики, познала неписаный закон, по которому за каждую ступеньку успеха начинающая актриса в Голливуде расплачивается своим телом. Однажды я спросил ее:
— Шарон, детка, ты могла бы отдаться мужчине перед кинокамерой, чтобы потом эту сцену видели на экранах миллионы зрителей?
— А почему бы и нет, — горько усмехнулась она. — Если за это хорошо заплатят. Кроме того, этих скотов, сидящих в кинозале, только такой сценой и можно пронять.
Ее муж режиссер Поланский старался пронять зрителей темой ужаса. Наши друзья-критики в один голос заверили нас, что он весьма, весьма талантливый режиссер.
Из кинотеатров, где показывают его фильмы, зрители выходят, пошатываясь; их поташнивает от крови и трупов, от извращений и садизма, которые им добросовестно, в натуральном цвете, показывают в течение двух часов. Потом, по ночам, многие зрители кричат во сне дурными голосами, пугая домочадцев и соседей.
Шарон Тэйт убили так же бессмысленно и с той же жестокостью, которую изображал на экране ее муж. С нее сорвали одежду, скрутили руки за спиной и подвесили к люстре. Ей нанесли шестнадцать ударов ножом, распороли живот, чтобы убить еще неродившегося ребенка. Убили и ее гостей.
Полиция нашла убийц. Ими оказались ряженные под хиппи один парень и три девушки. По приказу своего «вождя», имя которого Мэнсон, они должны были убить владельца студии грамзаписи за то, что тот не признал в Мэнсоне композитора и певца-гитариста. Говорят, что убийцы просто перепутали адрес.
В студию «20 век — Фокс» мы приехали, чтобы посмотреть, как идут съемки нового фильма «По ту сторону Долины кукол». Попали мы туда к концу рабочего дня за пять минут до того, как режиссер Расе Майер, огромный мужчина с усами и в роговых очках, хлопнул в ладоши и гаркнул:
— Стоп, хватит на сегодня!
Защелкали выключаемые «юпитеры». На съемочной площадке стало темно и шумно. Ни на кого, не глядя, Майер, натаскивая через голову черный свитер, быстрыми шагами направился к выходу. Полуголая актриса, вытирая бумажной салфеткой под мышкой, устало поплелась к боковой двери. Актриса была не очень известной и, судя по всему, не очень талантливой. Но у нее, бесспорно, было достоинство, которое ценится в Голливуде превыше всего, — у нее была высокая грудь и стройные ноги.
Только что был отснят эпизод в ночном клубе. Мы рады, что видели, как творятся шедевры. Трещали кинокамеры, то наезжая на танцующую актрису, то, удаляясь от нее. А режиссер орал:
— Давай, давай, детка! Выше руки, чтобы мы могли запечатлеть все твое оборудование!
Авторы «Одноэтажной Америки» в одной из глав о Голливуде писали: «Мы, московские зрители, немножко избалованы американской кинематографией. То, что доходит в Москву… это почти всегда лучшее, что создано Голливудом».
Действительно, еще несколько лет тому назад Голливуд выпускал десяток хороших картин на сотню дрянных. Но то, что создает сегодня Расе Майер, безусловно, относится к той категории кинематографии, о которой Ильф и Петров писали:
«… Техника американского кино не нуждается в похвалах — всем известно, что она стоит на очень высоком уровне, — но так называемые «художественные» картины просто пугают.
Все эти картины ниже уровня человеческого достоинства. Нам кажется, что это унизительное занятие для человека — смотреть такие картины. Они рассчитаны на птичьи мозги, на тяжелодумность крупного рогатого человечества, на верблюжью неприхотливость. Верблюд может неделю обходиться без воды, известный сорт американских зрителей может двадцать лет подряд смотреть бессмысленные картины».
