Ян Рыбак - Hollywood на Хане
Столовая начала пустеть, и взгляд Саши Окошкиной стал затуманиваться, она поглядывала в сторону выхода из столовой, который проглатывал усталых восходителей одного за другим. Скоро отключат генератор…
— По-моему, вам пора… — я стал стягивать с себя пуховку, но Веснушкина смешно наморщила носик и протестующе замахала на меня…
— Оставьте её себе!..
Я застыл с немым вопросом в глазах…
— Завтра рано утром я ухожу в первый лагерь, а вечером вернусь, ну и у меня же есть та пуховка, что на мне…
— Да, но если мы разминемся, как я её вам верну?..
— Оставите её Вере. Правда — берите, она мне пока не нужна…
— Спасибо, Саша…
Спасибо тебе, Александра Хорошкина… Спасибо тебе, Девушка Раздающая Пуховки!
Я пробирался к своей палатке: мои ноги скользили по мёртвому чёрному ледниковому шлаку, я путался в растяжках палаток, спотыкался о валуны, а на лицо мне плакал холодными слезами моросящий, налету замерзающий дождь, но тело моё было укутано в облако мягкого заботливого тепла… Перед палаткой я остановился, словил языком несколько чахлых, умирающих снежинок… Наверное, я улыбался…
Вошел в палатку и тщательно застегнул вход. С одежды стекли тонкие ручейки воды и мокрого снега и исчезли меж грязными досками настила. Снял пластиковые ботинки, возмущённо пахнувшие на меня кислым жаром и стянул с себя верхнюю одежду, пожалев, что не умею отряхиваться, как собака. В палатке ворочался Лёша: он разминал мышцы ног и шмыгал простуженным носом. Я завалился на свой спальник по диагонали и издал долгий мечтательный вздох…
— Ты чего?.. — спросил Лёша, продолжая усердно растирать натруженные икры.
— Да так… Почки проклюнулись… — ответил я, продолжая загадочно улыбаться в потолок, а Лёша посмотрел на меня недоуменно, видимо не понимая о каких «почках» идёт речь, и беспокоясь, всё ли в порядке у меня с почками…
«Человек и Стихия…»
Кислород — лучшее снотворное для утомлённого высокогорьем организма. Мне снилась боль в треснувших пальцах, и снилось, что горят и опухают губы, но ни то, ни другое не разбудило меня…
Пасмурное, серое, спокойное утро — по-своему уютное, после жесткого мира верхних лагерей. Тщательно, со вкусом бреюсь, умываюсь. Чуть морщась, бинтую потрескавшиеся пальцы, от которых на внутренней стороне спальника, там, где я подкладывал под щеку ладонь, остались бурые пятна. С досадой изучаю в зеркале первые водянистые пузырьки на нижней губе: где-то там, на горе, в неплотном тумане я не позаботился вовремя смазать лицо кремом от солнца, и вот — результат на лице… Смазываю губы мазью «Зовиракс», прекрасно понимая, что на этом этапе ничто уже не поможет…
На ледниковом холме, чуть выше наших палаток, возвышается большой естественный монумент — огромная гранитная глыба, поставленная на попа неторопливыми природными силами: движением ледника, многократным таянием и замерзанием, ветрами и течением ручьёв. Спустившись в лагерь на отдых, мы обнаружили, что монумент за время нашего отсутствия опасно накренился в сторону палаток, и вся его опора в данный момент — столбик твёрдого натёчного льда, сбереженный от неминуемого таяния тенью самой же глыбы.
Первым поднял тревогу Валера Багов — человек строгого порядка, не оставляющий ничего на волю случая, зорким глазом обнаруживающий мельчайшие неполадки в механизме мироздания и умелой, трудолюбивой рукой тут же их устраняющий. Случай, этот легкомысленный лопоухий пёс, щедро раскормленный на просторах Валериной родины, от самого Валеры не получает и обглоданной кости…
К нам Валера пришел с уже готовым инженерным планом: эвакуировать всё живое и ценное из нижестоящих палаток, а затем попытаться завалить глыбу в сторону её естественного крена.
— А если она докатится до палаток?..
— Сомнёт пустую палатку… А если она упадёт ночью сама и докатится до палаток?.. — вопросом на вопрос отвечает Валера.
Осмотрев глыбу и её подножие, мы с Сашей с сомнением качаем головами, а Лёша — человек не созерцания, но действия — легко принимает Валерину идею, и уже вдвоём они отправляются добывать верёвку и дармовую рабочую силу.
Спустя каких-нибудь полчаса, ледник у наших палаток кипит, как муравейник, в который воткнули прут: народ опутывает глыбу верёвками, впрягается, приноравливается. Воплощается в реальность Гошин кинематографический образ: Вавилонская Башня: разноязыкий гомон, смешение языков и сплошная, кромешная неразбериха. В отличие от древних, перед сегодняшними народами поставлена задача упрощённая: не строить, но ломать, и засидевшиеся без живого дела восходители обмениваются возбуждёнными возгласами, радостно посмеиваются, поплёвывают на руки, оценивающе пошлёпывают и поглаживают шершавую кожу гранитного монстра. Засучили рукава, заарканили, потянули, скользя по каменной крошке и разноязыко матерясь…
Хмурые небеса, понаблюдав за происходящей в наземном мире богопротивной суетой, в сердцах сплюнули мокрым снежком и окончательно отвернулись. Глыба не поддаётся…
Я подумал о древних и об их безвозвратно утерянных секретах, позволявших играючи управляться с мегалитическими блоками, как с кубиками детского конструктора. Кроме обычного уважения кабинетного интеллигента к обладателям умелых мозолистых рук, я испытываю к ним и почтение совсем иного рода. Меня всегда поражала приверженность этих закутанных в шкуры, вечно озабоченных пропитанием северных людей астрономии и космологии… Казалось бы, «что им Гертруда»?.. Вместо того чтобы кратким северным летом запасать на зиму мох да шишки, да строить надёжные, устойчивые к ветрам каменные жилища с двойными окнами из мочевого пузыря мускусного быка, они тратили последние силы, возводя из гигантских, невообразимого веса глыб астрономические обсерватории, рассчитанные на программу исследований длиною в десятки тысяч лет!.. Нам, обладающим неисчислимыми материальными и людскими ресурсами, но неизменно урезающим свои космические программы, стоит оглянуться назад на наших предков — мечтательных троглодитов, косматых романтиков с глазами, устремлёнными в небо…
Отчаявшись завалить глыбу простым умножением физической силы, исчерпав человеческий ресурс базового лагеря, Валера подошёл к проблеме с другой стороны. Принеся от палаток два ледоруба и добыв себе в помощь румынского добровольца он стал подрубать ледовый столбик, на который опиралась глыба. Мне эта затея показалась опасной для самих работников, но к моему голосу никто не прислушался. Циклы подрубаний и бурлацких усилий следовали один за другим, но глыба и не думала снисходить со своего пьедестала…
