Вольфганг Бюшер - Берлин – Москва. Пешее путешествие
– Кафе закрылось.
– Ну, тогда я тоже не знаю.
– А чем бы здесь заняться вечером?
Я посмотрел на растерянные физиономии, вопрос, кажется, поставил всех в тупик. Я уже хотел пожать плечами и пойти дальше, когда лицо главного прояснилось.
– Дринк водка! – закричал он по-английски. – Пей водку!
Все-таки нашлось еще одно кафе. Потеряв бдительность, я сперва прошел мимо. Жодино приучило тебя, что кафе все время стоят на видном месте и приглашают внутрь, – сказал я себе. Теперь я все чаще вел короткие диалоги сам с собой. Но Жодино – совсем другое дело, исключительный случай, тут нечего и сравнивать, ведь обычно все не так, обычно кафе скрываются. Я так никогда и не понял, почему все заведения от Восточного Берлина до Алма-Аты должны были соблюдать маскировку. Непонятно и странно желание выйти в свет, чтобы приятно провести время где-нибудь в темном подвале, в бункере, в берлоге. В борисовском кафе солнечный свет тоже был изгнан за дверь, об этом позаботились темно-красные занавески.
Когда мои глаза привыкли к полумраку, я различил за соседним столом молодую женщину. Она ела суп, иногда клала ложку на стол, проводила рукой по коротко остриженным светлым волосам и заходилась беззвучным смехом. Она сделала знак, и на моем столе появился мокко. Это от дамы напротив, объяснила официантка небрежным кивком и усмехнулась:
– Пить не обязательно. Пусть просто стоит.
Я сделал небольшой глоток и улыбнулся женщине, та подсела ко мне и заказала еще один мокко для себя. За последний год у нее было трое мужчин. Первый был экспедитором, богатый, но вел себя, как свинья, поэтому от него она сбежала через четыре недели. Второй был добрым, но, к сожалению, бедным, из этого ничего не могло получиться. Третий снова был экспедитором, его грузовики ездили в портовые города между Москвой и Голландией. Он стал брать ее с собой на деловые ужины, и, насколько ей удалось понять, где-то ходило грузовое судно с химиками в трюме – плавучая нарколаборатория. Возможно, они делали взрывчатые вещества, она точно не могла понять. У одного из них была проблема с речью, очень глупое слово, которое он бесконечно повторял, как будто заело пластинку, а иголка перескакивает на прежнее место, это случалось большей частью, когда он волновался и хотел выглядеть особенно сурово и грубо: «Negerpisse. Negerpisse. Negerpisse». Это было отвратительно и смешно одновременно, ей постоянно приходилось сдерживать хохот, но однажды она не смогла сдержаться и прыснула со смеху. Она сняла парик с головы, череп был лысым, поперек него – страшный широкий рубец.
– Видите, что он сделал.
Рубец выглядел, как созданный гримером шрам от удара саблей из фильма про пиратов. Клинок, вероятно, был тупым, иначе бы он раскроил череп. Она снова надела парик, мне захотелось ее немного повеселить, и я неудачно пошутил:
– Парикмахерская, да?
Она взглянула на меня с ненавистью. Она не поняла игры слов, разумеется, нет, ведь она не знала немецкого. Она резко встала и вышла. Официантка убрала чашки со стола и сказала с презрением:
– Актрисы!
Центральная площадь была освещена теплыми красноватыми лучами заходящего солнца, я присел на основание борисовского памятника Ленину – бетонной фигуры цвета танковой брони, с поднятой вверх правой рукой. Точно там, где под Святым Георгием извивался змей, под Лениным развевалось серое советское знамя на древке. На девушках из центрального магазина на углу площади были американские кепи из бордового картона и бордовые фартуки с бежевыми оборками.
Открылись ворота расположенной на площади казармы, из них появились солдаты и военные джипы и заняли посты на площади и на длинной улице Революции, а в укромном месте человек в штатском инструктировал группу милиционеров, внезапно на тротуарах повсюду показались другие люди в штатском с рациями в руках и стали забирать некоторых прохожих в стоявшие наготове милицейские фургоны. Я предпочел отыскать гостиницу и обнаружил ее на другом конце улицы Революции.
Жутко
Снова лило всю ночь, и на этот раз ливень на утро не прекратился. Дождь никогда не имел для меня значения, ни в тропиках, ни даже во время муссона в Гималаях, но почему же так сильно давил на меня этот ливень в Борисове? Я прошел несколько шагов к вокзалу, где надеялся купить в киоске горячий чай. Через привокзальную площадь милиционер тащил пьяного, еле державшегося на ногах, и тот и другой шлепали прямо по лужам и грязи – обоим это было неважно. Внезапно я понял, почему страдаю от борисовского дождя, подобно уличной дворняге: не ощущалось никакого противодействия, никакой красоты – и дождь сделал это очевидным. Старание девушек выглядеть привлекательно заслуживало восхищения, но в такой день, когда все было пронизано и захвачено отчаянием, оно стало безнадежным. Я не мог больше здесь находиться.
Я забрал рюкзак из гостиницы и пошел дальше. Переход через Березину занял у меня не больше минуты. Извивавшаяся по равнине река с ее заросшими берегами и плавучими зелеными островками выглядела совершенно невинно. Дождь перестал, и я смог переодеться с ног до головы прямо на обочине трассы M1, не потревоженный ни одной машиной. Громыхали позади, следовательно, не автомобили. Я оглянулся. Это была гроза. Внизу у подножия холма стояла автобусная остановка, там можно было переждать.
Барабанная дробь дождя обрушилась на крышу, под которой я спрятался, за первой грозой пришла другая и так далее. Между пятой и шестой грозой я пробежал вверх по склону несколько сотен метров в сторону Москвы. Я увидел нечто, напоминавшее мотель, мне хотелось есть, и действительно, там было крошечное кафе с названием «9–3». Под деревянным навесом у входа сидела полуголая женщина с пышными формами и с отсутствующим видом пила апельсиновый сок и воду. Рядом с водителями грузовых автомобилей я часто замечал женщин, причем отнюдь не уродливых. Шоферы либо не хотели оставлять их дома, либо как моряки в эпоху настоящих гаваней имели в каждом городе другую жену. Я спросил полуголую, есть ли какой-нибудь мотель не дальше двадцати километров отсюда. Она посмотрела на меня с некоторым удивлением, но не враждебно и покачала головой с пышными спутанными волосами.
– Ничего.
Но прежде, чем разговор продолжился, нас прервали. Ее муж, или кем бы он ей не доводился, вышел из «9–3», окинул меня взглядом, стащил ее за руку со скамейки, застегнул ее блузку и повел в машину, она вырвалась, чтобы поправить ремешок своих туфель на высоких каблуках, и послала мне при этом воздушный поцелуй. Я думал о том, чтобы здесь остаться, но кафе «9–3» закрывалось на ночь, кроме того, было еще слишком рано, чтобы вычеркивать целый день, значит, – дальше. Через полчаса я добрался по М1 до опушки леса, здесь стояли два парня и два автомобиля, один из которых они пытались завести.
