Генри Мортон - От Иерусалима до Рима: По следам святого Павла
В довоенную эпоху, когда в Сирии правили турки, этот человек был известен своей набожностью и частыми паломничествами в Мекку. Поэтому, когда разразилась Первая мировая война, в дом к Шейху пришел сам Энвер-паша[19]. По словам хозяина дома, он сидел на том самом месте, где я сейчас сижу, и уговаривал Шейха в ближайшую пятницу выступить в мечети с призывом к священной войне. Шейх дал согласие.
Но в назначенный день он взошел на кафедру и неожиданно проговорил: «Британия — друг всего мусульманского мира, а врагом является Турция». Естественно, его сразу же арестовали и бросили в тюрьму по обвинению в подстрекательстве к мятежу. На суде Шейх заявил судьям:
— Я старый и одинокий человек. В этом городе у меня нет близких людей. Вы можете расстрелять меня, но запомните: я подданный Великобритании, и за мной стоит вся британская армия.
В этом месте своего повествования Шейх приподнял подол одеяния и продемонстрировал мне свои ноги. На обеих лодыжках у него были припухлости размером с яблоко.
— Я просидел в тюрьме три года, — сказал он. — А это следы от кандалов.
По окончании войны этот отважный человек снова вернулся в Алеппо и начал строить свою жизнь заново. По сирийской пустыне распространилась весть, что Шейх интересуется предметами старины. Со всех сторон к нему потянулись бедуины. Они несли найденные в песке кольца, стеклянные безделушки, извлеченные из римских захоронений, древнегреческие монеты и прочие находки, за которые Шейх готов был платить хорошие деньги.
Несколько дней спустя я снова пришел в гости к Шейху. На сей раз я обнаружил хозяина дома в обществе десятка кочевников. По своему обыкновению он сидел на подушках и лениво потягивал персидский чай. Но, приглядевшись, я увидел, что передо мной совершенно иной человек. Шейх был охвачен охотничьим азартом, в глазах его светилось предвкушение удачной сделки. Да уж, этот человек умел и любил торговаться! Он был сплошная любезность и предупредительность, с уст не сходила сладчайшая улыбка. Но за этой обходительностью стояла железная воля. Вежливой лестью он обволакивал оппонентов, сбивал их с толку и заставлял забыть первоначальные намерения. В этот раз бедуины принесли на продажу сущую безделицу — несколько обломков керамических кувшинов и пару-тройку древних печатей. Я видел, что Шейху не нужны эти вещи, но он бился за них так, будто перед ним лежало золото или бриллианты. Его увлекал сам процесс торговли — вот что было важно для Шейха.
Наблюдая за ним, я понял, в чем заключается смысл его жизни. Вовсе не в том, чтобы продать заезжему иностранцу вроде меня несколько старинных монет или горшков. Нет, этот человек был своеобразным коллекционером: он жаждал заполучить те диковинки, которые ему приносили. И сделать это на собственных условиях. Приобретая предметы старины, Шейх стремился одержать верх над своими современниками в их собственной игре.
3До войны единственным способом попасть из Алеппо в Антиохию был конный переход длительностью восемнадцать часов. Однако в 1922 году Сирия стала французской подмандатной территорией, на ее территории были проложены отличные дороги, значительно облегчившие любое путешествие. Теперь в бывшую столицу Селевкидов можно добраться на машине за каких-нибудь два с половиной часа.
Я так и поступил. Поднялся пораньше и с первыми лучами солнца выехал в Антиохию на заранее арендованном автомобиле. Мы успели проехать пять миль по пустынной дороге, когда увидели конного полицейского с винтовкой за спиной. Он делал нам весьма недвусмысленные знаки, требуя остановиться. Мы с водителем непонимающе переглянулись. У меня мелькнуло предположение, что он хочет предостеречь нас против возможного бандитского нападения, но подобная неприятность выглядела маловероятной при свете дня. Наверное, нам предстоял досмотр машины на предмет провоза контрабанды. Или же еще по какой-то таинственной причине, которые в изобилии водятся у сирийских полицейских.
Впрочем, гадали мы недолго. Выяснилось, что причина действительно была, сугубо бытового свойства. Полицейский просил подбросить его сестру до соседней деревни, где ее будет встречать муж с родней. Пока он объяснялся, с придорожного камня поднялась арабская девушка и с потупленным взором двинулась к нашей машине. У нее было широкое, маловыразительное лицо, к тому же обезображенное синей татуировкой. Фигура скрывалась под обильными складками длинного библейского одеяния, к груди она прижимала какой-то сверток.
Меня поразил контраст между двумя близкими родственниками. Оба они были выходцами из маленькой грязной деревушки. Но, если девушка так и осталась арабской крестьянкой, то брат ее — в щегольском французском мундире и заостренной фуражке цвета хаки — выглядел вполне по-европейски. Какой-нибудь иностранец при виде уверенных и даже властных манер мог по незнанию принять его за молодого француза. Девушка заняла место рядом с водителем, полицейский браво отсалютовал нам, и мы продолжили путь.
Я заметил, что девушка едва умещается на узком переднем сидении со своей ношей и предложил ей передать сверток назад, где было просторнее. Водитель обернулся ко мне с улыбкой и пояснил:
— Сэр, у нее там ребенок.
Он перевел наш короткий диалог для женщины, и она впервые посмотрела мне в лицо. Ее огромные черные глаза казались еще больше благодаря подводке черным кохлом[20]. Молодая мама с готовностью продемонстрировала мне крошечного младенца, туго перевязанного свивальными лентами. По ее словам, мальчику — она особо акцентировала мужской пол ребенка, очевидно, это был отдельный повод для гордости — исполнилось восемь недель.
Женщина передала мне сверток с ребенком, и я пристроил его у себя на коленях. Тут мне представился случай оценить местный способ пеленания: в отличие от своих западных сверстников, младенец лежал смирно и не доставлял абсолютно никаких хлопот. Свивальные ленты перекрещивались у него на груди, затем оборачивались вокруг тельца — так, что ручки оказывались тесно прижаты к бокам — и таким же манером фиксировали ножки. В результате малыш напоминал крохотную спеленатую мумию.
Почувствовав чужие руки, ребенок медленно открыл темные глаза и остановил на мне подозрительный взгляд. Он вроде даже поднатужился, набрал побольше воздуха, чтобы удариться в громкий рев, но, очевидно, удивление пересилило все остальные чувства. Поэтому он просто лежал и смотрел на меня с бессмысленным любопытством младенца. Его веки были жирно смазаны все тем же кохлом — я слышал, что здесь этому средству приписывают профилактические свойства. Древние египтянки охотно пользовались этой черной краской, приготовлявшейся из растолченной сурьмы или жженой скорлупы миндального ореха. Да и персонажи Ветхого Завета, насколько мне известно, от них не отставали. Любопытно, что средство это, довольно примитивное по рецептуре, пережило тысячелетия: оно и сегодня имеет широкое хождение на Востоке, причем используют его как женщины, так и мужчины.
