Василий Головнин - Путешествие шлюпа Диана из Кронштадта в Камчатку
Я принял его совет и 14 января писал к вице–адмиралу Барти о сем деле, но ответа на мое представление он, однакож, никакого не делал около трех недель; а на записку мою, писанную 2 февраля к его секретарю, вице–адмирал Барти прислал ко мне письмо, подписанное 3/15 февраля, в котором обещается снабжать команду провиантом, а деньги советует получать от агентов в Капштате, уверяя, что они не откажут снабжать меня оными за счет и на веру (как он изъясняется) российского императорского правительства. Но на первое письмо я никогда никакого ответа не получал, и повеления о снабжении нас провиантом не было дано.
По приезде вице–адмирала Барти в Симансштат я хотел лично с ним объясниться. Но он, вместо того, чтоб дать мне прием наедине, принял меня при двадцати или тридцати человеках посторонних и, поговорив со мною несколько об обыкновенных, ничего не значащих вещах, тотчас вышел вон и уехал осматривать новый сигнальный пост. Мне известны обряды и порядок жизни англичан; я знал, что тогда было не время без самой крайней нужды по их обыкновению заниматься такими делами; а притом и удивление, показанное по сему случаю всеми там бывшими, уверило меня, что он старался не допустить меня сделать ему лично представление о нашем положении, а особливо в присутствии такого числа посторонних людей.
Поступки его в рассуждении нас не только что голландцев здешних колоний приводили в удивление и негодование, но даже и самих англичан. Многие из них советовали мне писать к министрам в Англию. Но я не мог надеяться получить от них ответа на мое представление, когда они не дали никакого решения по случаю задержания шлюпа. А господин Канинг не сделал мне чести своим ответом на первое мое письмо, и некоторые даже морские капитаны говорили, что, будучи в подобном моему положении, они ушли бы, в полном уверении, что данное обязательство недействительно, когда неприятель отказывает в прокормлении. Однакож я решился ненарушимо держаться данного слова, доколе есть еще возможность; а чтобы выдачу команде свежей пищи на счет оставшейся у меня суммы продолжить сколько возможно более времени, я прекратил выдавать порционы офицерам, довольствуясь с ними той же провизией, как и нижние чины.
Желая быть строго точен в сохранении данного мною обязательства, я имел намерение, для содержания команды продать несколько из менее нужных погруженных на шлюп снарядов. Торговые законы колонии требовали, чтобы продажа была произведена с дозволения губернатора и с публичного торга. Спрашивая о сем деле совета, я узнал, что губернатор не может мне позволить ничего продать со шлюпа, потому что агенты по призовым делам военных судов, бывших на рейде во время нашего прибытия, считают шлюп со всем его грузом собственностью своих препоручителей как приз, и до окончательного решения английского правления они вправе запретить всякую с него продажу. Сей случай сделал наше положение еще более критическим.
В то же почти время случилось, что английская эскадра, блокировавшая острова де-Франс и Реюньон {127}, потерпела от бури великие повреждения и исправлялась в Симанском заливе. Тогда адмиралтейство имело большую нужду в рабочих людях. Вице–адмирал Барти, можно сказать, официальным образом, прислал на шлюп помощника корабельного мастера сказать мне, что если я буду посылать знающих мастерство моих людей в док работать, то он велит им выдавать порцию и плату за работу. Но так как корабль, исправленный на мысе Доброй Надежды, мог также и в Балтийском море по случаю служить, то требование губернатора я имел причину считать для себя обидным и всем нам притеснительным: он не хотел нас снабжать съестными припасами, стоящими для нации самой безделицы, за счет нашего государя, а требовал от нас пособия в военных приготовлениях против наших союзников.
Мне известно, что были случаи, в которых поступки неприятеля со своими военнопленными, давшими обязательства ему, принуждали их нарушать оное, в чем они после были оправданы беспристрастным суждением целой Европы. Внутренне я был совершенно уверен, что наше положение принадлежало к такому роду случаев, и такое же о нем мнение имели многие англичане и голландцы.
Точно подобного примера сему делу невозможно сыскать. Но в разные времена были многие случаи, служащие, как я думаю, к полному моему оправданию.
Я решился, не теряя первого удобного случая, извлечь порученную мне команду из угрожавшей нам крайности. Но чтобы действительно положение, в каком мы находились, и причины, заставившие меня взять такие меры, могли быть точно известны Англии и британскому правительству, а не в таком виде, в каком вице–адмиралу Барти угодно будет их представить, я употребил следующий способ. К нему я написал письмо, объясняя наше состояние и поступки его с нами, с показанием причин, им самим поданных мне, оставить мыс Доброй Надежды, не дожидаясь решения английского правительства. Копии с сего письма я вложил в благодарительные от меня письма к разным особам, как голландцам, так и англичанам, которые своим к нам доброхотством, ласковым приемом и услугами, от них зависевшими, имели право на мою признательность. Я уверен, что через них дело сие в настоящем виде будет известно в Англии, если вице–адмирал Барти и утаит мое письмо к нему.
План мой был уйти из залива и плыть прямо в Камчатку. Не имея же на пути ни одного дружеского порта, принадлежащего европейцам, мы должны были ожидать пособия только от диких жителей островов Великого океана. Такое предприятие привести в действие с успехом было не легко и сопряжено с большим риском.
По назначению самого вице–адмирала Барти, шлюп был поставлен на двух якорях в самом дальнем от выхода углу залива, на расстоянии одного или полутора кабельтова{128} от корабля «Резонабль» (Raisonable), на котором он имел свой флаг, и так, что при NW ветре, с которым мы только и могли уйти, он был у нас прямо за кормою. Между шлюпом и выходом стояло много казенных транспортов и купеческих судов в расстоянии одно от другого кабельтов и полукабельтова. Все их нам надобно было проходить. По требованию же вице–адмирала Барти, все паруса у нас были отвязаны и брам–стеньги спущены.
При таком положении шлюпа сняться с якоря было невозможно. Равным образом и одного якоря поднять не было способа, не обнаружив своего намерения неприятелю, как бы ночь темна ни была. Надлежало отрубить оба каната, чтобы вступить под паруса. Оставить два якоря из четырех для нас было слишком много; обстоятельства вояжа могли нас не допустить в Камчатку до наступления зимы, тогда мы нашлись бы принужденными провести более шести месяцев в островах Великого океана, в коих нет ни одной хорошей гавани и все рейды открыты по корабельное дно, где стоять так долго с двумя только якорями невозможно было, не подвергаясь часто опасности.
