Генри Мортон - По старой доброй Англии. От Лондона до Ньюкасла
Здание аббатства, в котором преобладают серые и красно-коричневые цвета, стоит в самом центре старинного парка. Оглядитесь по сторонам, пока шагаете по тропинке длиной в целую милю. Слева от вас за деревьями скрывается декоративный водоем, и вы то и дело отмечаете проблески блестящей водной глади. А справа сплошное буйство красок: там на многочисленных пригорках и лужайках высыпали первые весенние цветы — бледно-желтые примулы, лиловые фиалки, а рядом с ними простодушные незабудки и синие колокольчики, вместе они формируют облачко темно-голубого тумана, которое парит в футе над травой.
Очередной поворот, и вашему взору предстает здание аббатства — заброшенное, пустынное, но невыразимо прекрасное даже в своем разрушении. Оно стоит на берегу небольшой речушки, наполовину заросшей камышами и сорной травой…
Фаунтинское аббатство — одно из самых прекрасных зрелищ во всей Англии. Оно радует глаз и производит неизгладимое впечатление на душу человека. Вы смотрите на полуразрушенное здание и подсознательно достраиваете его, восстанавливая былое великолепие. Здесь вы подправили арку, там возвели недостающую колонну… Увы, сегодня уже не создают такой безупречной красоты. Как зачарованный, двинулся я к безмолвным руинам. Навстречу мне вышел сторож, присматривающий за памятником. Он оказался пожилым джентльменом с блекло-голубыми глазами. На лице его отразилось явное удовольствие, когда я заметил, что из всех развалин католических аббатств Фаунтинс сохранился лучше всего. Старик, в свою очередь, сообщил мне, что в этом году настоящее нашествие маргариток. Сущее бедствие! Так густо растут, и такие неподатливые — он просто замучился их пропалывать. Ах, если б этому аббатству удалось избежать ярости Реформации…
Затем сторож рассказал, что свинцовое покрытие с крыши было продано еще в пятнадцатом веке одному «влиятельному джентльмену из Лондона».
— Генриху VIII?
— Никак нет. Того джентльмена звали сэр Ричард Грешэм. Он содрал весь свинец с крыши и тут же переплавил его в слитки. А затем погрузил их в телегу и укатил обратно в Лондон. Ну и, конечно, после этого здание стало стремительно разрушаться…
День выдался на редкость солнечный и ясный. Тишину нарушало лишь пение дрозда, который восседал в нише трансепта, подобно маленькому святому в коричневой рясе. Он пел самозабвенно: выдавал несколько длинных трелей, затем умолкал и чутко прислушивался, склонив набок свою лягушачью головку. Птицы свободно летали внутри полуразрушенной церкви. Время от времени из невысокого придорожного кустарника выскакивали дикие кролики и неслись в тенистое укрытие стен, мелькая на ходу короткими светлыми хвостиками…
Я уселся со своим походным блокнотом возле торчащей каменной плиты, некогда служившей главным престолом храма. Мне припомнилась история, которую я прочитал в исторической хронике. Как-то один француз сказал Ричарду I:
— У себя дома, в Англии, вы лелеете трех дочерей, которых любите превыше Божьей благодати. Их имена — Гордыня, Роскошь и Алчность.
На что король якобы ему ответил:
— Увы, мой друг, вы ошибаетесь: этих красавиц давно уже нет в Англии. Я выдал их замуж: Гордыня перешла к тамплиерам, Роскошь к августинцам, а что касается Алчности, то ее следует искать у цистерцианцев.
Оставим сие утверждение на совести историка. Однако были времена, еще до этого пресловутого «замужества», когда бедные, добродетельные монахи бродили по дорогам Англии в поисках места для аббатства. И мне приятнее думать об этих бессребрениках, нежели об их погрязших в роскоши и разврате собратьях. Самая же главная заслуга английского монашества, на мой взгляд, заключается в том, что в темные, смутные времена они сохранили для потомков светоч знаний и культуры. Но, боже мой, как они умудрялись строить свои невероятно прекрасные аббатства? Этот вопрос я задал одному знакомому архитектору и получил неожиданный ответ:
— Они пели, и их работа делалась сама собой. Они просто пели! Вспомните мои слова, когда будете в Фаунтинс. Ибо церковь эта не что иное, как воплощенный в камне псалом. Бедные, скромные монахи покидали обитель в Йорке и шли по бездорожью, по диким, пустынным местам. Они терпели всяческие лишения, зачастую голодали и холодали, но в сердцах их жила одна мечта — возвести храм во славу Божию. Монахи брали камень из местных каменоломен, сплавляли его по реке, выгружали на заросших колючим кустарником лугах — и все это время пели! Именно так выросло замечательное аббатство Фаунтинс — как воплощение их великой, непреходящей веры.
Вот так и создавались самые великие шедевры Средних веков — анонимно, руками безвестных и бескорыстных тружеников.
Ныне эти великолепные развалины стоят посреди зеленой поляны, и солнечные лучи, проходя через оконные проломы, пронизывают их насквозь.
Теперь лишь птицы распевают здесь вечерние молитвы… День близится к концу, тени удлиняются. И хотя на замшелом, позеленевшем алтаре Фаунтинс еще играют солнечные лучи, между колоннами пустынного нефа уже сгущается тьма. Я никак не могу оторваться от этого места. Здесь каждый камень пропитан миром и покоем. Я брожу по разрушенным галереям, спускаюсь в холодные подвальные склепы, разглядываю серые норманнские арки и наслаждаюсь царящей повсюду печальной тишиной.
Наконец я покидаю здание и медленно иду прочь. Но на самой границе поляны — там, где кролики резвятся в колючем кустарнике — останавливаюсь и в последний раз оглядываюсь на аббатство. Издалека оно кажется светло-серым, почти серебристым. Фаунтинс напоминает мне старого, седого монаха, преклонившего колени посреди луговины. И, глядя на него, я понимаю: не столь уж важно, что там происходило потом. Главное, что когда-то — пусть на короткое время — прекрасная мечта воплотилась в реальность.
3Солнце уже садилось, когда я снова вернулся в Рипон. Задерживаться там я не стал, а сразу повернул на северо-запад, в сторону Уэст-Танфилда и Мэшема. Окружающий пейзаж постепенно менялся: плодородная долина переходила в негостеприимные болотистые пустоши, а затем и вовсе сменялась отрогами Пеннинских гор. Вскоре я увидел справа от себя аббатство Жерво — оно стояло посреди зеленого луга, на некотором расстоянии от дороги. Приблизившись к домику смотрителя, я постучал в дверь и попросил ключ от аббатства. Сторож попытался меня отговорить. Уже очень поздно, ворчал он, солнце почти село. Может, лучше отложить осмотр здания на завтра? Ну, хорошо, хорошо… Вот вам ключ, сэр, но все равно вы в темноте ничего не разглядите…
И я потопал напрямик через луг, на котором паслись длиннохвостые овцы с ягнятами. С трудом нащупав под колючими побегами ежевики поворотный затвор, я отпер ворота и направился к заброшенным руинам. Это все, что осталось от некогда могущественного аббатства Жерво. На уцелевшей колонне посреди здания капитула сидел дрозд и распевал свою вечернюю песню. Запрокинув крошечную головку, он посылал в темнеющие небеса пронзительные переливчатые трели. Верхушка стен еще хранила тепло закатных лучей, а их основание уже погрузилось во тьму.
