Фредерик Кук - Мое обретение полюса
В одной из фигур слева от меня я узнал Тунгвингва с ребенком на спине и с мешком мха в руке. Она стояла совершенно неподвижно у голой скалы, повернувшись лицом к красноватым отблескам заката. Крупные слезы катились у нее из глаз, но сама она не произносила ни звука. Я тихо окликнул ее, но она не ответила. Я пригласил ее на чашку чая, подумав, что смогу успокоить ее, дав ей выговориться, но она так и не оторвала глаз от черневшей вдалеке полосы открытой воды.
Позднее я узнал от другой женщины, что в апреле прошлого года пятилетняя дочь Тунгвингва, играя у кромки припая, поскользнулась и упала в море. И теперь мать рыдала оттого, что лед скрыл от нее душу маленькой дочки.
Немного поодаль, обняв двоих детей, стояла Аллика, женщина средних лет. Ее била истерика, она то неестественно хихикала, то вдруг заливалась слезами, стеная словно от сильной боли, то пускалась в сумасшедшую пляску. Я узнал ее историю из потока слов, которыми сопровождались ее причитания. Двадцать лет назад ее первого мужа Тована затянуло под лед гарпунным линем. Несмотря на то что с тех пор эта женщина побывала трижды замужем, она все еще хранила в памяти свою первую любовь. Я отправился дальше, дивясь такой первозданной преданности.
Поблизости от крутого берега я увидел Авинет, стоявшую в одиночестве в тени мрачного, большого утеса. Ее муж и все ее дети были сметены в штормовое море снежным обвалом. В ее песне, повествующей о тяжелой утрате, было нечто дикое и в то же время поэтичное.
У меня навернулись слезы на глаза. Стремительное движение снежной лавины, свист ветра, мощные удары волн — все это слышалось в ее песне. Я даже сумел разобрать надрывающие душу слова: «…кровь ее крови, плоть ее плоти под замерзшей водой». Потом последовало нечто такое, чего я не сумел понять из-за приглушенных рыданий.
Мурашки побежали у меня по спине, и я повернул к лагерю. Это была сцена, достойная пера Данте, мое же — просто бессильно описать ее. Я почувствовал себя чужестранцем, вторгшимся в царство странной, мистической скорби. Я ощутил пульсацию мрачного мира, лежащего на грани всего неземного. Эти женщины общались с душами умерших. Прежде чем сомкнётся лед, они спешили рассказать им все новости прошедшего года — интересные, интимные. Они говорили обо всем, что могли вспомнить. Почти ежегодно каждая семья теряет кого-нибудь из родных в море, и поэтому почти каждая семья была представлена здесь этими стенающими, обремененными наивной скорбью женщинами, которые так своеобразно пытались успокоить безутешные, одинокие души мертвых.
Пока женщины рыдали, посылая прощальные приветы в иной мир, мужчины племени песнопением и танцами воспроизводили в своих иглу все важные события прошедшего года.
Внутри иглу тускло горели каменные светильники с ворванью. Эти светильники в течение всей долгой зимы освещают жилище и обогревают его. Светильник состоит из камня в форме полумесяца, в углубление которого наливают жир, а в качестве фитиля используют пряди размятого мха. Такие источники света отбрасывают слабое, мерцающее сияние. На сферических стенах иглу прыгают гротескные тени. Неприятный запах горящего жира распространяется по всему иглу. В сверхъестественном желто-буром сиянии мужчины предавались своим фантастическим танцам. Двигая верхней частью торса из стороны в сторону, они издавали таинственные, монотонные звуки. В своей необычной отрывистой песне они рассказывали о происшедших событиях: об успешной охоте, памятных штормах, обо всем, что имело значение в их жизни. Мужчины танцуют, и тон их голосов постепенно повышается, выдавая крайнюю степень возбуждения. Их глаза сверкают подобно тлеющим углям, руки неистово машут по воздуху. Одни из танцующих, потеряв контроль над собой, разражаются рыданиями. Другие впадают в истерику, хохочут. Но вот танец завершается; изможденные люди на короткое время впадают словно в летаргический сон, от которого медленно пробуждаются по мере того, как их покидает скорбь. Женщины возвращаются с берега моря, они утирают слезы и, с присущей им непосредственностью быстро забыв о своем горе, начинают улыбаться.
Заход солнца 1907 г. вдохновил меня на то, чтобы поскорее завершить подготовку снаряжения, с которым предстояло начать покорение полюса на восходе солнца в 1908 г. К счастью, мне не служили помехой неизбежно попадающие в полярные экспедиции новички. Нас, белых, было двое, а в полярных делах белые люди по сравнению с эскимосами в лучшем случае — обыкновенные дилетанты.
Наш запас продовольствия состоял только из традиционной для Севера примитивной пищи. Приготовленные промышленным способом смеси и консервированные деликатесы не занимали много места в наших кладовых. У нас не было ни воздушных шаров, ни автомобилей, ни аэросаней, ни каких-либо других причудливых механизмов. Однако, как я уже говорил, мы имели самое главное — достаточное количество прочной древесины гикори и металла для изготовления нарт, которым мы собирались вверить наши судьбы.
7 Первая неделя долгой ночи
Охота в арктических сумерках. Преследование медведя, карибу и мелких животных
Солнце погрузилось за горизонт. Мрак продолжал неумолимо сгущаться. Каждые двадцать четыре часа, приблизительно в то самое время, когда наступает полдень и солнце, как было недавно, висит над горизонтом, южная часть небосклона окрашивалась чудесными, но сдержанными тонами, столь характерными для обычного заката. Наша работа заметно продвинулась, однако нам нужно было еще больше
припасов, и мы рассчитывали, что, пока часть эскимосов занимается своими привычными делами, остальные смогут при свете сумерек продолжить охоту на медведей, карибу, песцов, зайцев и других животных даже за пределами своих традиционных промысловых угодий. Утром 26 октября, задолго до наступления так называемого рассвета, когда в небе появляется слабый отсвет солнца, семь нарт, запряженных шестьюдесятью собаками, уже стояли на полосе припая неподалеку от нашего лагеря, готовые стартовать к леднику Гумбольдта, расположенному в сотне миль севернее.[79]
Пока участники охоты ожидали последних напутствий, собаки яростно дрались между собой. Было настолько темно, что я с трудом различал силуэты моих товарищей и искал опору для ног на неровном снежном покрове и вздыбленном приливом льду.
Наконец послышалась команда к выступлению. Каюры подняли шум. «Хук! Хук! Хук!» (Пошел! Пошел!) — кричали они.
Собаки ответили радостным лаем и рванули с места. «Хауа! Хауа!» (Право! Право!), «Э! Э!» (Стоп! Стоп!), «Орети!» (Не балуй!) — эхом неслось по цепочке упряжек. Неистовый порыв собак быстро иссяк, они перешли на размеренный бег, потрусили рысцой, и мы заскользили по дороге, настланной морозами. Каюры умело объезжали камни и большие ледяные глыбы, направляя нарты вдоль опасных расселин, в глубине которых шумно плескалась вода. Эскимосы суетились вокруг нарт, подталкивая их вперед и тормозя, щелкали бичами. Они выбирали дорогу с искусством, доступным только им — местным жителям. Удивительно ловко они обращались с собаками, которые всего несколько поколений назад отделились от своих прародителей — волков.
