Владимир Динец - Тропою дикого осла (Записки великого русского писателя)
цапли, несколько пар японских журавлей, болотные луни и кой-какая мелочь.
Журавли (кроме стерхов) подпускают на 20-30 метров - как жаль, что у меня уже кончилась пленка! В полпятого на горизонте появляется мутная стена снеговых туч - это уже четвертый за неделю холодный фронт из Сибири. Птицы снова начинают смываться, стремительно уносясь по ветру. К вечеру лишь два черных журавля и кучка лебедей сиротливо маячат среди прижатого ветром к земле тростника.
В этот момент на дороге появляется кавалькада джипов с западными орнитологами - выставка биноклей, фоторужей, темных очков, рыжих бород и рваных курток. Успеха вам, ребята! На одном из джипов возвращаюсь в город - мне пора домой.
Ездить зайцем стало невозможно из-за засилья "челноков", но после покупки билета во Внутреннюю Монголию у меня осталось денег еще на два доллара - до границы должно хватить. Ввиду отсутствия паспорта на перевод из дома я рассчитывать не могу - придется добираться до Москвы на товарных поездах, договариваясь с машинистами.
01.10. 20Y. Холодный фронт прошел, и погода снова солнечная, но уже градусов на пять холоднее. Так будет продолжаться до ноября, до настоящей зимы. Из-за этих волн холода в октябре сибирские птицы летят на юг уже не через Чжалонг, а восточным путем - вдоль теплого побережья. Только мне, несчастному, приходитс вопреки природе и зову сердца тащиться в совершенно непригодные для жизни широты.
Схожу с поезда на станции Ороченшань в автономном районе Внутренняя Монголия.
Орочи - еще один тунгусо-маньчжурский народ. Когда-то они и хежень населяли весь Верхний и Средний Амур, но после прихода Хабарова и Ко переселились на южный берег: маньчжуры, в отличие от казаков, хотя и грабили, но не убивали.
Иду обратно на восток через хребет Большой Хинган. Так теплее: ветер в спину, а солнце в нос. Хинган здесь около 700 м высотой и похож скорее на мелкосопочник.
Западные склоны покрыты каменистой степью и березняками, а вершины даурской лиственницей. Многие сопки совсем голые - видимо, след катастрофических пожаров 1987 г. Из фауны встретились сибирская косуля, солонгой и дрофа.
На перевале 300 м - поселок эвенков. Несмотря на различие диалектов, три известных мне эвенкийских слова обеспечивают порцию оленьей печенки с древесными грибами ассорти. Восточные склоны более красивые: вверху огненно-рыжие лиственницы, ниже - сосна, на предгорьях - разноцветный (в основном цвета сильно загорелой блондинки, но встречаются варианты от темно-шоколадного до киноварно-красного) монгольский дуб, а по рекам ярко-золотой тальник. Тут очень много рябчиков, а один раз я видел следы стайки красных волков (в Китае они встречаются чаще серых).
Вскоре меня догоняет колонна грузовиков из Забайкальска с нашими амперметрами и прочей аппаратурой. Ловлю последнюю машину на оставшиеся двадцать километров до Бугата. Когда остается ехать всего километров пять, колонна вдруг останавливается. Выглядываю из-под брезента и вижу, что дорога впереди перегорожена бревном и какие-то люди спускаются с насыпи, постреливая в воздух.
Трое начинают выбрасывать на дорогу коробки из первого грузовика, а четвертый бежит от машины к машине, обыскивая шоферов и пассажиров. Нетрудно догадаться, что это хунхузы.
Крайний северо-восток - один из последних районов Китая, где все еще существует дорожный разбой. Самым опасным считается Западный Кам в Тибете: дорога Амдо-Чамдо практически не используется из-за нападений тибетцев-кочевников.
"Западный кочевник" на камском диалекте тибетского - "нга-лок". Русские путешественники прошлого принимали это слово за название особого разбойничьего племени "нголоков" и с увлечением описывают, как отражали их налеты (с тех пор единственное русское слово в тибетском языке - ин-то-ка, "винтовка". У Пржевальского и его учеников, как выяснилось, вообще много ошибок, особенно лингвистических. Из приводимых в их книгах тибетских названий зверей ни одно не записано правильно. Это по их милости мы до сих пор называем Ласу "Лхасой". Но в одном они правы: нельзя позволять себя грабить. Когда бандит заглядывает в мой кузов, он получает по буйной голове стремительным домкратом. Забираю у него винтовку династии Цин с горстью патронов, взбегаю по насыпи и ныряю в лес.
Меня успели заметить: начинается стрельба, и оставшаяся троица с шумом и треском устремляется в погоню. Моя винтовка перезаряжается вручную, как наши мелкашки, а у одного из хунхузов АК-74, так что мне, вероятно, пришлось бы тихо смыться, если бы эти идиоты не шли вперед поодиночке, рассыпавшись цепью. Весь покрытый зеленью, абсолютно весь (рюкзак, куртка, рубашка), в густом молодом сосняке я даже не должен был особенно прятаться: прилег за пеньком, а они подходили по одному. С тех пор, как прошлым летом на таджикско-узбекской границе меня ограбили, а двух моих спутников убили при почти таких же обстоятельствах, я целый год ждал возможности отвести душу.
Когда вернулся на дорогу, то с удивлением обнаружил, что все 15 человек, ехавших со мной, куда-то испарились. Я прихватил с собой мешок яблок, но автомат побоялся взять из-за возможного шмона на границе (до сих пор жалею). Через час, жуя яблоки, доплелся до Бугата, столицы дагур. Дагуры (дауры) - коренное население юга Читинской области, эмигрировавшее на юг во время организованной царем (не помню, каким) кампании по "искоренению идолопоклонства в России). Эта кампания началась Акташской резней, когда во время буддистского праздника казаки зарубили 12 000 алтайцев, и закончилась из-за угрозы поголовного ухода в Китай бурят-монголов и тувинцев.
Поужинав в Хайларе в семье школьника, изучающего русский язык, еду в город Маньчжурию (кит. Мань-чжоу-ли). Здесь уже монгольская высокотравная степь, прекрасная, как всегда: золотые волны трав, розовые озера, голубая линия холмов на горизонте, табунки антилоп-дзеренов и, напоследок, великолепный закат:
сиреневые снеговые тучи освещены снизу багровыми лучами солнца. Среди юрт и табунов коней, напоминающих декорации к "Князю Игорю", странно смотрятся станционные здания русской постройки в стиле московских вокзалов (эта дорога - не что иное. как знаменитая КВЖД). В Маньчжоули вернувшихся из-за границы китайцев прежде всего встречает плакат с информацией о здоровье Дэн Сяо Пина.
Можно понять любовь народа к человеку, еще при жизни Мао позволившему себе фразу "Коммунизм - это попытка достичь рая в один прыжок". Пусть даже эта фигура - самая загадочная в истории страны.
В 1976 году, после победы сторонников "культурной революции", все были уверены, что Дэн навеки сгинул в каком-нибудь подвале. Но тут начались неожиданности. В марте, в дни праздника Чин Чин (традиционное время поминовения усопших), народ неожиданно начал приносить к Монументу Героям на площади Тяньаньмэнь венки с надписями в память Чжоу Энлая. Вскоре площадь заполнили тысячи людей. Пятого апреля венки были убраны, толпа разогнана полицией, а монумент окружили войска.
