Жюль Верн - Двадцать тысяч лье под водой (без указания переводчика)
— Где мы, где мы?! — вскрикнул канадец. — В Квебекском музее?
— Прошу извинить, — ответил Консель, — это скорее Соммерарский отель.
— Друзья мои, — обратился я к ним, приглашая их жестом войти, — вы не в Канаде, так же как не во Франции, а на судне «Наутилус» и на глубине пятидесяти метров от поверхности воды.
— Так как господин это утверждает, то приходится ему верить, — ответил Консель, — но, говоря откровенно, этот салон изумляет даже такого фламандца, как я.
— Изумляйся, мой друг, и смотри, так как для такого классификатора, как ты, здесь отыщется много работы.
Поощрять Конселя не приходилось. Добрый малый, облокачиваясь на витрины, стал читать самому себе лекцию по естественной истории; слышались слова: класс брюхоногих, семейство трубирогов, род парцеленны, вид мадагаскарской цирпеи и так далее.
Нед Ленд, не особенно интересуясь конхиологией, расспрашивал о моем свидании с капитаном Немо. Узнал ли я, кто он такой, откуда и куда он направлялся, будет ли еще глубже опускаться судно — он мне задавал эти и еще тысячу вопросов, на которые я не успевал отвечать.
Я сообщил ему все, что знал или, вернее, чего не знал, и, в свою очередь, поинтересовался, что он видел и слышал.
— Ничего не видел и не слышал, — ответил канадец. — Не видел даже ни одного человека из экипажа. Быть может, и он сам электрический.
— Электрический.
— Гм, охотно верю! А вы, господин Аронакс, — спросил Нед Ленд, носившийся со своей мыслью, — не можете ли мне сообщить приблизительно численность экипажа: десять, двадцать, сто ли человек?
— Не сумею вам ответить, Ленд. А затем советую вам, хоть на время, бросить эту мысль овладеть «Наутилусом» или бежать с него. Это судно — шедевр современного строительного искусства, и я в восторге, что мне пришлось с ним ознакомиться. Многие пожелали бы быть на нашем месте, чтобы только увидеть эти чудеса. Итак, будем благоразумны и станем пока внимательно наблюдать за всем, что вокруг нас происходит.
— Наблюдать! — вскрикнул гарпунщик. — За кем, за чем, когда никого и ничего не видно из этой железной кельи? Мы идем, мы плывем, как слепые.
Только Нед Ленд произнес последние слова, как салон погрузился в абсолютный мрак. Светящийся потолок мгновенно угас, а этот резкий и быстрый переход от сильного света к полной темноте вызвал у меня боль в глазах.
Мы были немы и неподвижны, не зная, что нас ожидает. Но вот послышался шум скользящего движения. Казалось, что передвигаются стены «Наутилуса».
— Вот и конец конца! — воскликнул Ленд.
— Порядок гидромедуз, — раздавалось бормотание Конселя.
Внезапно салон с обеих противоположных сторон через продолговатые отверстия осветился дневным светом, окружавшая судно жидкая масса была не только прозрачна, но казалась светоносной. Нас отделяли от нее два огромных кристальных стекла. Я похолодел от мысли, что эта слабая преграда может разбиться, но тотчас же успокоился, когда увидел, что стекла вделаны в крепкие медные рамы, которые сообщали им, самим по себе весьма прочным, несокрушимую прочность. Moре почти на целую милю вокруг было отчетливо и ясно видно. Что за вид? Чье перо могло описать представившуюся картину? Чья кисть могла бы передать чудные переливы света в этих световых слоях, это нежное, чудное смягчение тонов!
Прозрачность морской воды известна; чистота ее превосходит чистоту горных ключей. Содержащиеся в морской воде органические и минеральные вещества даже способствуют ее прозрачности. В некоторых частях океана у Антильских островов вода до того прозрачна, что с поразительной ясностью видно все морское дно на глубине сорока пяти метров, и солнечные лучи, как кажется, могут проникать сквозь воду на триста метров. Но в этой морской воде, в которой плыл «Наутилус», электрический свет передавал светоносность самой воде, которая как бы превращалась в жидкий свет. Если принять гипотезу Эренберга, признающую фосфорическое свечение морской глубины, то природа, конечно, доставляет обитателям морей одно из самых чудных зрелищ, и я мог иметь об этом представление при созерцании дивной игры света. С каждой стороны у меня находилось по окну, открывавшему нам почти совсем неизвестные бездны. Темнота в салоне способствовала эффекту освещения, окружающего судно извне, и чистый хрусталь боковых окон казался стеклом гигантского аквариума.
Создавалось впечатление, что «Наутилус» не двигается, не было неподвижной точки, по которой можно было судить о его перемещении. Но временами водные линии, образуемые острым носом судна, бежали перед нашими глазами с изумительной скоростью.
Восхищенные, изумленные, мы стояли, опершись на рамы окон, и никто из нас не решался прервать молчания, пока не заговорил Консель.
— Вы, друг Ленд, не прочь были бы все это увидеть, и вот теперь вы видите.
— Любопытно, очень любопытно, — ответил канадец, который невольно, забыв свой гнев и мысль о бегстве, поддался невыразимому восторгу. — Признаюсь, из самых далеких мест стоит прийти сюда, чтобы полюбоваться таким чудным зрелищем.
— Да! — воскликнул я. — Теперь я понимаю жизнь этого человека; он создал себе особый мир, раскрывающий перед ним свои изумительные тайны.
— Но рыбы где? — воскликнул канадец. — Я не вижу рыб!
— Да ну вас, друг Нед, — ответил Консель, — вы их не видите потому, что вы их не знаете.
— Я рыбак! — вскрикнул задетый за живое Нед Ленд.
По этому поводу между друзьями завязался спор, так как они оба были знатоками рыбного царства, но каждый на свой и весьма различный манер.
Всем известно, что рыбы относятся к четвертому, и последнему, классу позвоночных. Их весьма удачно определили как позвоночных с двойным кровообращением и холодной кровью, которые дышат жабрами и предназначены жить в воде. Они образуют две различные серии: серию костистых рыб, то есть таких, у которых спинной хребет состоит из костяных позвонков, и серию хрящевых рыб, у которых спинной хребет состоит из хрящевых позвонков.
Возможно, что канадец и был до некоторой степени знаком с этим делением, но Консель знал гораздо больше и не мог допустить, чтобы у Ленда было больше сведений, чем у него самого.
— Друг Нед, — ответил он ему, — вы искусный рыболов. Вам пришлось видеть множество различных пород этих интересных животных, но я держу пари, что вы не умеете их классифицировать.
— Умею, — ответил серьезно гарпунщик. — Их делят на съедобных и несъедобных.
— Вот деление, достойное обжоры. Нет, вы мне ответьте, знаете ли вы, какая разница между костистыми и хрящевыми рыбами?
