Людмила Шапошникова - По Южной Индии
— Разве человеческий закон в силах изменить то, что дано богом и богом предписано?
Многовековое проклятие кастовой разобщенности, тяготевшее над страной, закон Республики провозгласил ликвидированным. Брахман невольно довольно точно выразил положение дел с кастами в современной Индии. Юридически касты не существуют, но остались кастовые предрассудки. Многовековое зло, освященное религией, нельзя упразднить одним законом. С ним надо бороться долго и упорно. Борь эта только начинается и приносит пока незначительные результаты. Поэтому бывшие неприкасаемые для многих еще остаются неприкасаемыми. С ними не садятся рядом и не подают руку. Брахман-чиновник не возьмет неприкасаемого к себе в учреждение. В одной из деревень Телинганы я видела школу. Там учились и дети неприкасаемых. Но они были отделены от остальных и занимались во дворе, в специально отгороженном для них закутке. До сих пор уделом неприкасаемых остается самая тяжелая и грязная работа. В Хайдарабаде они метут городские улицы, вывозят нечистоты, выполняют «черную» работу в домах, дробят щебень для дорог. В деревнях большинство из них не имеет земли и батрачит. Неприкасаемые касты глухой стеной традиций и религиозных канонов отделены от остальных каст и особенно от высших. Но и среди самих неприкасаемых каст строго соблюдается их профессиональная традиция.
Каждую неделю в дом, где я живу, приходит несколько человек убирать. Обычно — двое мужчин и три женщины. Они худы и очень темны. На женщинах поношенные сари, подоткнутые на манер мужских дхоти, на мужчинах — набедренные повязки. Эти люди принадлежат к низшим кастам. Они держатся пугливой стайкой, гнутся в почтительном поклоне перед каждым вошедшим человеком. Сторож дома, или «чаукидар», повелительно покрикивает на них. Они, пожалуй, единственные, с кем чаукидар позволяет себе обращаться подобным образом. Тем, кто живет в доме, сторож подобострастно кланяется, при их появлении вскакивает и долго не садится. Но для неприкасаемых он господин. Двое мужчин и три женщины моют в доме полы, приводят в порядок садовые дорожки. Моют пол они и в моей комнате. Однажды, кончив работу, они сели на корточки под дверьми.
— Кончили? — спросила я их.
— Мы-то кончили. Только ванную не мыли.
— Вымоете в другой раз.
— Нет, мы не можем мыть.
— Устали?
— Да нет, — улыбнулся мужчина, — мы ванные не моем. Это делают двое других. Они сейчас придут. Мы их ждем.
— Понимаю. Ванная — это их часть работы?
— Вовсе нет, мы работу не делим.
Я становлюсь в тупик. Действительно, я чего-то не понимаю.
— Нет, мне не ясно, почему вы не можете мыть ванну.
— У нас другая каста. А у тех, которые придут убирать ванную, каста еще ниже нашей. Они нам не ровня.
Так вот в чем дело! Они им, не ровня.
Действительно, у каждой из низших каст есть свое определенное занятие. И это никогда не нарушается. Пожалуй, самой крупной «низшей» кастой в Хайдарабаде являются дхоби-прачки. Большинство дхоби — телугу. В городе существуют особые кварталы дхоби. Целые семьи, мужчины, женщины, дети занимаются стиркой. Профессия передается от родителей к детям. Редко, очень редко дхоби покидают наследственную профессию и ищут другие занятия. Они стирают на берегах городских водоемов, в реке Муси, в специальных стиральных ваннах, расположенных по соседству с их кварталами. Ванны — это по существу цементированные канавы с проточной водой. Долгий день, с утра до вечера, дхоби стоят, согнувшись, по колено в холодной воде и стирают. Стирка эта мыла не требует. Мокрое белье бьют о камни и прополаскивают. Иногда вместе с грязью исчезают пуговицы и куски ткани. Но дхоби стирать иначе не будет. Традиции его профессии тысячелетней давности. Так стирали еще в древней Индии. Так стирают и сейчас. От долгого стояния в воде распухают суставы и вздуваются вены на ногах. Грудная клетка узкая и слабая: дает себя знать вечно согнутое положение тела.
Кварталы дхоби можно узнать по гроздьям сохнущего белья. Длинные восьмиметровые сари растягивают и сушат тут же на траве. Глажкой занимаются в основном мужчины. Слабой женщине часто не под силу такая работа. Целый день дхоби стоит с раскаленным утюгом у гладильного стола в жаркой и душной атмосфере тропического лета. И гладит, гладит кучи чужих вещей. Рубашки, дхоти, брюки, сари, простыни, наволочки. Очень много вещей и одежды. У самого него за всю жизнь не было столько, сколько ему надо выгладить за день. Над головой кружатся тучи москитов. Не дай бог раздавить какого-нибудь утюгом на белоснежной ткани, скандала не оберешься. Москитов приходится все время отгонять. Но разве всех разгонишь? Обязательно какой-нибудь попадется. Тогда надо перестирывать.
Дхоби стирают на весь город. Перед их хижинами лежат горы чужого белья. И все надо постирать, высушить, выгладить. На это уходит вся жизнь. С раннего утра до позднего вечера во всех концах города можно видеть спешащих дхоби. Они несут на головах узлы с бельем. У одних грязное, у других уже чистое и отглаженное. Когда дхоби приходит в дом за бельем, на него не смотрят как на человека. Ему не предлагают сесть. Дхоби жмется на заднем дворе у служебных построек и ждет, когда его позовут и отдадут узел. Чистое белье хозяйки придирчиво осматривают и вычитывают аны, если что-нибудь не так. Часто на дхоби кричат и грозятся прогнать. А если прогонят, то дело совсем плохо. Ведь дхоби в городе много, гораздо больше, чем клиентов. Можно, конечно, умолить хозяйку, но не всегда это удается. А дома большая семья. Надо очень стараться и не жалеть себя. За штуку белья дхоби получает одну-две аны, редко три. Чтобы заработать в день две-три рупии, надо перестирать много таких штук.
Мечта каждого дхоби — велосипед. Очень трудно делать большие концы в городе с тяжелыми узлами белья. На рикшу почти никогда нет денег. А если идти пешком, сколько времени надо? Очень много, а работа стоит. Дхоби по грошам откладывает, чтобы купить подержанный велосипед. Но не каждому из них это удается. У дхоби, который приходит ко мне, велосипед есть, и он им очень гордится. Дхоби зовут Рама. Он говорит на урду и даже немного по-английски. Но его родной язык — телугу. Рама очень темен, тяжелые веки прикрывают продолговатые глаза. Его лицо напоминает мне фрески, которые я видела в подземных храмах Аджанты. Когда Рама не спешит, я пою его чаем и мы разговариваем. В первые дни нашего знакомства Рама отказывался от чая и не хотел садиться. Но потом привык и делал это с видимым удовольствием. Чаукидар смотрел на это с явным неодобрением. А однажды я услышала, как он разговаривал со своим внуком.
— Ну и странная у нас мэм-саб, — ворчал он, — где это видано, чтобы пить чай с дхоби. Да и дхоби, видно, последнюю совесть потерял. Ишь, расселся.
