Людмила Шапошникова - По Южной Индии
— Эй, Ахмед! — хочет крикнуть Али, но язык не повинуется. Али беспомощно взмахивает рукой. Ахмед понял. Он подъезжает к рикше и забирает его седоков. Две аны он отдает Али, две остальные он получит, когда доставит женщин на место. Али ставит коляску под дерево и, обессиленный, валится на землю.
— Эй, рикша! — откуда-то издалека доносится голос. Али не шевелится.
— Эй, рикша! Я тебе говорю! Поедешь ли ты или нет? Али с трудом поворачивает голову, видит двух человек и делает отрицательный жест. В голове пульсирует мысль: «Потерял четыре аны, потерял четыре аны…» И потом все куда-то проваливается.
— Я тебе говорил, — обращается звавший рикшу к своему спутнику, — что хайдарабадские рикши самые ленивые. Смотри, разлегся. Думает, что деньги ему упадут с неба.
Нет, Али так не думает. Он вообще уже не думает. Он лежит с широко раскрытыми глазами смотрит в небо. Там уже нет красной дороги и черных окон. Только бездонная ослепительная голубизна. Покой и свобода. И, наверно, прохлада. Али нащупывает в кармане недоеденный банан. Но есть уже не хочется, нет сил. Мягкая, душная вата постепенно обволакивает его сознание, и Али забывается. Он не помнит, сколько времени это продолжается. Когда Али приходит в себя, улицу уже пересекают длинные тени. Рикша съедает банан и медленно едет вдоль улицы.
— Эй, рикша!
Новый седок садится в коляску. Но теперь крутить педали легче, хотя во всем теле еще чувствуется усталость. Али возвращается домой поздно вечером. Он уже не сидит на велосипеде, а шагает рядом с коляской. Придя домой, он забывается тяжелым сном, тут же в маленьком дворике. А назавтра Али снова катит коляску по городским улицам
— Эй, рикша! Эй, рикша!
И так целый день.
Но Али не всегда приходится ночевать дома. Иногда у него нет сил доехать. И он спит прямо на улице, неудобно свернувшись в своей коляске.
В городе часто бывают праздники, но Али от этого не легче. В праздники приходится много работать. Но и у Али есть свой праздник.
С утра в день Первого мая по городу ездили грузовики с рабочими. Рабочие размахивали красными флагами и пели песни. Был жаркий сезон, и на улицах алыми цветами рдели деревья, которые в Индии называют «пламя лесов». Мне казалось, что город специально украсился к первомайскому празднику. Вдоль широкой улицы, которая ведет от рынка Муаззам-джахи к зданию Национального конгресса, двигались колонны демонстрантов. Над колоннами развевались красные флаги и плыли транспаранты с призывами хайдарабадских профсоюзов. Я остановилась на тротуаре, чтобы лучше разглядеть демонстрантов. Вдруг кто-то окликнул меня. Я обернулась и увидела Али. Рядом с ним не было коляски, и от этого он выглядел немного растерянным и странным. К нагрудному карману его чистой рубашки был приколот алый цветок, «пламя лесов».
— Али? Разве ты сегодня не работаешь?
— Нет, мэм-саб. Сегодня у меня праздник.
— Ты был там? — я кивнула в сторону демонстрантов.
— Я только что оттуда. Был большой митинг и говорил товарищ Макдум.
Али так и сказал: «товарищ». Я хорошо знала Макдума, председателя Конгресса профсоюзов штата Андхра Прадеш.
— Тебе понравилось то, что он говорил?
— О да. Он сказал, что хозяева нас обманывают. Мы не должны отдавать им две рупии. Нам надо бороться.
— Ты ведь знаешь, это очень трудно.
— Знаю, но я хочу жить долго. А рикши не живут долго, потому что хозяева их обманывают. Мы должны есть как люди.
— Так сказал товарищ Макдум или ты сам так думаешь?
Али смутился.
— Кое-что сказал Макдум, а кое-что я сам уже знаю.
Яркое майское солнце играло на красных флагах, на пламеневших цветах деревьев, щедро освещало красное пятно на груди Али. Али стоял и улыбался. Он редко улыбался, а улыбка очень красила его простое крестьянское лицо. Да, конечно, и у рикши должен быть свой праздник. Праздник, когда можно не работать, улыбаться и узнавать кое-что полезное…
«Данное богом»
Однажды я ехала в автобусе. Все места были заняты, и только одно оставалось рядом с человеком, по виду крестьянином. На какой-то остановке вошел дородный мужчина в дхоти, с брахманским узелком на затылке. Вошедший не сел на свободное место, а облокотился на спинку одного из сидений. В автобусе было душно, со стоявшего градом лил пот. Было очевидно, что стоять ему трудно. Он переминался с ноги на ногу и тоскливо посматривал в окно, за которым медленно проплывали остановки. Никто больше не выходил и не входил в автобус, и единственное место продолжало пустовать. А брахман все стоял. Наконец автобус прибыл на конечную станцию у Афзаль Ганджа, и пассажиры стали: выходить. Я оказалась рядом со стоявшим всю дорогу человеком и, воспользовавшись моментом, спросила:
— Почему вы не сели? Ведь в автобусе было свободное место.
— Вы думаете, я мог?
— Что же вам помешало?
— Как что? Разве вы не заметили, что свободное место было рядом с неприкасаемым. А я — брахман. Брахман никогда не сядет рядом с неприкасаемым.
— Но, позвольте, ведь каст теперь не существует. Они упразднены законом Республики.
Брахман как-то по-кошачьи фыркнул и наставительно произнес:
— Разве человеческий закон в силах изменить то, что дано богом и богом предписано?
Многовековое проклятие кастовой разобщенности, тяготевшее над страной, закон Республики провозгласил ликвидированным. Брахман невольно довольно точно выразил положение дел с кастами в современной Индии. Юридически касты не существуют, но остались кастовые предрассудки. Многовековое зло, освященное религией, нельзя упразднить одним законом. С ним надо бороться долго и упорно. Борь эта только начинается и приносит пока незначительные результаты. Поэтому бывшие неприкасаемые для многих еще остаются неприкасаемыми. С ними не садятся рядом и не подают руку. Брахман-чиновник не возьмет неприкасаемого к себе в учреждение. В одной из деревень Телинганы я видела школу. Там учились и дети неприкасаемых. Но они были отделены от остальных и занимались во дворе, в специально отгороженном для них закутке. До сих пор уделом неприкасаемых остается самая тяжелая и грязная работа. В Хайдарабаде они метут городские улицы, вывозят нечистоты, выполняют «черную» работу в домах, дробят щебень для дорог. В деревнях большинство из них не имеет земли и батрачит. Неприкасаемые касты глухой стеной традиций и религиозных канонов отделены от остальных каст и особенно от высших. Но и среди самих неприкасаемых каст строго соблюдается их профессиональная традиция.
Каждую неделю в дом, где я живу, приходит несколько человек убирать. Обычно — двое мужчин и три женщины. Они худы и очень темны. На женщинах поношенные сари, подоткнутые на манер мужских дхоти, на мужчинах — набедренные повязки. Эти люди принадлежат к низшим кастам. Они держатся пугливой стайкой, гнутся в почтительном поклоне перед каждым вошедшим человеком. Сторож дома, или «чаукидар», повелительно покрикивает на них. Они, пожалуй, единственные, с кем чаукидар позволяет себе обращаться подобным образом. Тем, кто живет в доме, сторож подобострастно кланяется, при их появлении вскакивает и долго не садится. Но для неприкасаемых он господин. Двое мужчин и три женщины моют в доме полы, приводят в порядок садовые дорожки. Моют пол они и в моей комнате. Однажды, кончив работу, они сели на корточки под дверьми.
