Питер Мейл - Еще един год в Провансе
Дальнейшее как под копирку повторяют все ремесленники всех специальностей, как будто их учат этой реакции при принятии какой-то гильдейской торжественной присяги. Ваше предположение даты сопровождается незатяжной паузой, неглубоким вдохом, вдумчивым кивком. С'est possible[78], скажет он. Заметьте, он не сказал, что свято запомнит эту дату в качестве конечной в ваших отношениях, он просто подтвердил, что срок в пределах допустимого. Как вы впоследствии обнаружите, это тонкое различие весьма существенно. Но прозрение придет позже.
Не желая показаться занудой и придирой, вы долгое время о себе не напоминаете, затем звоните в мастерскую. Беседа не удается. Телефон у ремесленника всегда находится в самом шумном месте. Уверен, что это делается с умыслом, чтобы заглушить нежелательные вопросы и сбить с толку клиента. Возможно, при снятии трубки автоматически включается аудиозапись фонового шума. Действует безотказно. Какая может быть беседа под визг циркулярной пилы или камнерезки, под треск электросварки и сопровождающие бодрые вопли подмастерьев. Таким образом, клиенту приходится посетить мастерскую лично.
В ателье художника мало что изменилось. Те же чудесные объекты труда пылятся на тех же местах по-прежнему незавершенные. Если вам повезло, к ним добавился еще один — ваш. Этот вам демонстрируют с чувством гордости и нежности, как любимую дочь на выданье. Прекрасно выглядит. В самом деле, вам очень нравится. Есть ли возможность получить его на следующей неделе? — спрашиваете вы.
Небольшая пауза, поверхностный вдох, вдумчивый кивок. С'est possible.
Конечно же, вы не получите его ни на следующей неделе, ни на позаследующей. Да и ладно. Дом же без него не рухнет.
ШопингИнтересно бы узнать, вникало ли какое-нибудь ушлое агентство в вопрос зависимости приобретательского зуда от сытого желудка, заполненного пищей и вином. Не сказал бы, что я по натуре злостный потребитель, что я хватаю с прилавков все, не разбираясь, нужен мне товар или нет. И все же после доброго ланча я превращаюсь в профессионального покупателя. Тогда, в часы сиесты и после нее, я щедр и добродушен, восприимчив ко всему новому, неизведанному, прекрасному… В общем, типичный потребитель, готовый расходовать во имя потребления. В городах это зачастую приводило к суровой реакции со стороны «Американ экспресс»; в Провансе с его ностальгической склонностью к наличным я чувствую себя в большей безопасности.
Многие из наших соседей активно игнорируют сетевые супермаркеты и поддерживают petits fournisseurs — мелких торговцев, не оповещающих о себе плакатами на обочинах, выращивающих или производящих свою продукцию и продающих ее чуть ли не с грядки или с верстака. Их штаб-квартиры, les bonnes adresses[79], обычно находятся в сельской местности или ютятся на задворках мелких улочек городов, простые, незаметные. Без указаний добрых знакомых их не обнаружишь. Продавать они могут все что угодно, от белых анчоусов до изготовленных по мерке сандалий, но любой товар они выдают с бонусом. В цену входит образовательный экскурс: фрагменты истории, интересные технологические подробности, добрая доля саморекламы и мимоходом небрежное «фи!» в адрес продавцов массовой продукции. Другими словами, их торговля рассчитана на клиента, которому некуда торопиться. Такой торговли я и ожидаю в жаркий день, поближе к вечеру, когда общаюсь с подобного рода продавцами.
Однажды дали нам адрес в Кавайоне, по которому можно приобрести дыню из дынь, ароматом и сочностью уступающую только склочности продавца. Мне сочетание качеств товара и торговца приглянулось, и мы после рыскания по проулкам оказались в тупике на краю города возле главного продуктового рынка.
Кроме нас в тупике не оказалось никого, тишину нарушало лишь жужжащее облако, колыхавшееся возле входа в какой-то не то хлев, не то сарай. Сильно пахло спелыми фруктами. Напротив открытой двери в тени скучал роскошный белый «мерседес». Должно быть, в лавке уже находится какой-то богатый клиент, подумал я. Торгуется с прижимистым стариком крестьянином, пыльным, корявым тружеником полей и баштанов.
Мы раздвинули завесу мух и остановились на пороге ароматного помещения, почти целиком забитого желтыми и желто-зелеными дынями, уложенными на толстую соломенную подстилку. Рядом со входом за исцарапанным металлическим столом сидел человек, отпускавший в прижатый к щеке мобильник ругательства в чей-то адрес столь же сочные, как и его дыни. Смуглый, подтянутый, загорелый брюнет в панорамных солнечных очках на остром носу, упиравшемся в аккуратно подстриженные усы. Полосатая рубашка с отложным воротничком, переливчатые темно-синие брюки, пижонские черные туфли с золочеными лошадиными уздечками на подъемах — король дынь, что ли, перед нами?
Хрюкнув в трубку, он завершил беседу, выудил сигарету и повернул свои очки в нашу сторону.
— Мы хотели бы купить дыньку-другую, — сообщил я. — Говорят, что лучше ваших не найти.
Не то ему понравился комплимент, не то еще не прошло благодушие от ланча, но своей легендарной сварливости он отнюдь не проявил. Вежливо поднявшись и используя сигарету в качестве указки, широким жестом обвел помещение.
— Совершенно верно, здесь лучшее из лучшего. Charentais sublimes[80], как всем известно, любимые дыни Александра Дюма.
Он поднял с пола наконечник шланга и обрызгал водой дыни, сложенные у дальней стены. У меня сложилось впечатление, что это орошение — прием номер один в репертуаре каждого продавца дынь, поскольку усиливает их аромат, влажный, густой, тяжелый. Он поднял одну из дынь, нажал большим пальцем на место плодоножки, понюхал противоположный конец и протянул дыню мне, а сам нагнулся, потянувшись к чему-то за своим металлическим столиком.
Дыня для своего размера оказалась на удивление тяжелой. На боку ее поблескивали капельки воды, корочка слегка размягчилась. Мы вдохнули аромат и восхищенно заохали. Дынный король улыбнулся. Улыбка его плохо сочеталась с тусклым блеском восемнадцатидюймового мачете, вынутого из-за столика.
— А теперь заглянем внутрь, — сказал он, снова принимая от меня дыню.
Взмах клинка — и дыня развалилась на половинки, оранжевая, сочная, способная, как он выразился, «очаровать язык и чрево охладить». Позже я выяснил, что эта фраза заимствована у любителя дынь, которому довелось оказаться еще и поэтом. Очень уместной она показалась мне в той обстановке.
Окончив демонстрацию, он выжидательно на нас уставился и сообщил, что может назначить благоразумную цену за пуд со скидкой за партию больше тонны. Транспорт, разумеется, наш. Брови его слегка приподнялись над очками в ожидании ответа. Оказалось, что наши друзья послали нас к grossiste, к оптовику, каждое лето отправлявшему дыни тоннами, в том числе и в Париж. Надо отдать ему должное, своей репутации склочника он снова не оправдал, спокойно продав нам всего дюжину прекрасных дынь, собственноручно бросив охапку сена на дно плоского деревянного ящика, в котором мы забрали товар.
Прежде чем вернуться к машине, мы зашли в кафе и встретили еще одного дынных дел эксперта в лице официанта. Он научил нас, как следует поступить с дыней приличному человеку. Следует срезать верхушку, вычерпать ложкой семена, залить в образовавшуюся полость бутылку водки и на сутки отправить дыню дозревать в холодильник. Водка пропитает мякоть дыни и превратит ее в неподражаемый десерт.
Нечто, способное «очаровать язык и чрево охладить»?
— Voilà, — согласился он. — Exactement[81].
Музей, посвященный откупориваниюНайдется ли другая страна на свете, в которой устраиваются ярмарки лягушек и фестивали улиток? Официальные колбасные торжества? Где один из дней календаря отводится чесноку? В какой еще стране гремят фанфары местных праздников в честь сыров, морских ежей, устриц, каштанов, слив и омлетов, так же как в иных местах славят победоносных футболистов или победителей лотерей?
Не удивило меня и известие о существовании музея, посвященного благородному инструменту первой необходимости, без которого нельзя представить себе существование современной цивилизации, — штопору. В конце концов, в стране, где производство и потребление вина рассматривается как религиозное священно-действие, должно уделяться достойное внимание и атрибуту, без которого доступ к содержимому бутылки кажется несколько осложненным. Но целый музей? Должно быть, крохотный, полагал я. Карлик среди музеев. Дюжина обнаруженных на чердаках и в старых сундуках древних штопоров… Никак не ожидал я оказаться в мини-Лувре.
Музей возник в процессе преобразования участка на дороге D188, сразу за Менербом. Дорога как дорога, пейзаж-антураж, как везде в долине. Старая крестьянская ферма в виноградниках с одной стороны, гараж мсье Пардигана, бдительно охраняемый двумя гусями, — с другой. Несколько сотен метров сельского ландшафта, симпатичного, но не стоящего остановки, даже скорости не сбросишь, чтобы получше рассмотреть. Нечем любоваться.
