Жюль Верн - Южная звезда
Аннибал Панталаччи отлично понимал, что малейшее замедление с его стороны повлечет за собой потерю всех его преимуществ: расстояние между ним и кафром и без того уже увеличивалось.
На краю маисового поля, на котором происходила эта скачка, темнела чаща индийских смоковниц, и если бы Матакиту удалось добраться до этого леса, то там его уже нельзя было бы отыскать.
Мчась во весь дух, Сиприен и Ли тем не менее с понятным интересом следили за этой погоней; не более трех миль отделяло их теперь от Матакита и его преследователя. Вдруг они увидели, что неаполитанец стал нагонять беглеца. Случилось ли это потому, что страус наконец утомился, или птица ушиблась о камень при своем падении, но бег ее сильно замедлился; Аннибал Панталаччи был от нее теперь не больше чем в трехстах шагах.
Но Матакит уже доехал до опушки леса и внезапно исчез, и в ту же минуту Аннибал Панталаччи покачнулся в седле и упал на землю, а лошадь его помчалась дальше.
— Матакит убежал! — воскликнул Ли.
— Да! Но негодяй Панталаччи не уйдет от нас, — сказал Сиприен.
И оба поехали еще скорее.
Через полчаса они уже были на незначительном расстоянии от того места, где упал Панталаччи. Теперь вопрос состоял о том, ушел ли он в лес искать Матакита или лежит на земле раненый или убитый.
Негодяй все еще был тут, и Сиприен и Ли остановились в ста шагах от него. Вот что с ним произошло.
Преследуя Матакита, неаполитанец не заметил сгоряча громадной сети, натянутой кафрами для ловли птиц, которые являются настоящим бичом их полей. В этой сети Аннибал Панталаччи и запутался. Сеть была больших размеров — метров в пятьдесят с каждой стороны; ею уже были покрыты тысячи птиц разной величины, и между ними было до полудюжины тех громадных грифов, которые водятся в Южной Африке и крылья которых имеют размах в полтора метра. Появление Аннибала Панталаччи среди этого пернатого царства подняло, конечно, среди птиц большую тревогу. Оглушенный своим падением, неаполитанец не сразу понял, что с ним случилось; потом он сделал попытку встать, но руки и ноги его были так запутаны в сети, что он никак не мог их высвободить. А между тем нельзя было терять времени. Итальянец стал изо всех сил дергать сеть, стараясь ее разорвать или вырвать хотя бы из земли колья, к которым она была привязана, но все его усилия привели только к тому, что он еще больше запутывался в петлях этой огромной сети. Но неаполитанца ожидало еще великое унижение: один из жирафов, а именно тот, на котором сидел Ли, наконец нагнал его; Ли соскочил с него и с холодной жестокостью рассудил, что лучший способ овладеть узником — это дать ему запутаться в сетях как можно больше, а потому он поспешно отвязал сеть. И тут случилось нечто совершенно неожиданное: налетел откуда-то страшный порыв ветра, похожий на смерч, и в одну минуту вырвал все колья, удерживавшие сеть; почти все птицы, сидевшие в плену, разлетелись со страшным шумом в разные стороны, остались только те, которые, запутавшись когтями в петлях сети, не могли выбраться из нее, в числе этих последних были грифы; они махали своими огромными крыльями, обладавшими такой силой, что грифы могли свободно на них поднять тяжесть в сто килограммов. Сеть вместе с Аннибалом Панталаччи поднялась в воздух, и подъехавший в это время Сиприен мог видеть, как враг его поднимался к облакам. Обессиленные тяжестью неаполитанца, грифы стали спускаться, описывая длинную параболу, потом снова поднялись. Сиприен и Ли с ужасом смотрели на несчастного Панталаччи, висевшего на высоте полутораста футов от земли. Вдруг несколько петель в сети лопнуло. Итальянец повис на руках, но веревки не выдержали, он со страшной быстротой упал на землю и расшибся. Когда Спприен и Ли подъехали к нему, желая оказать ему какую-нибудь помощь, итальянец был уже мертв.
Сеть вскоре совсем оторвалась от птиц, и они свободно улетели.
Теперь из четырех соперников, отправившихся в путешествие по равнине Трансвааля с одной и той же целью, остался только один Сиприен Мере.
Глава четырнадцатая
ГОВОРЯЩИЙ СТРАУС
После этой ужасной катастрофы у Сиприена и Ли осталось единственное желание — бежать как можно дальше от того места, где она случилась. Они направились вдоль чащи леса к северу и через час подъехали к руслу потока, впадавшего в обширное озеро. Вперед ехать было некуда, а возвратиться по прежней дороге — значило отказаться от всякой надежды найти снова Матакита. На противоположном берегу озера поднимались высокие холмы, и Сиприен рассудил, что с одной из этих вершин ему будет удобнее обозреть окрестность и вместе с Ли решил обогнуть озеро. Сделать это оказалось чрезвычайно трудным; дороги не было, приходилось пробираться сквозь чащу, ведя в поводу жирафов, и поэтому путники потратили целых три часа, чтобы пройти расстояние в семь или восемь километров. Когда наконец они обогнули озеро, настала ночь, и им пришлось остаться на ночлег на его берегу, усталыми до изнеможения, не думая пока о дальнейшем путешествии. Запасы наших путников почти все истощились, а потому ночлег их не представлял ни малейшего удобства; однако Ли по-прежнему старался делать все от него зависящее, чтобы угодить своему хозяину. Закончив свои дела, он сказал ему ласково:
— Папаша, вы, я вижу, очень устали. Наши запасы почти все пришли к концу. Позвольте мне пойти на поиски какого-нибудь селения, где мне не откажут в помощи.
— Ты хочешь покинуть меня, Ли?! — воскликнул Сиприен.
— Но это необходимо, папаша, — ответил китаец. — Я возьму с собой одного из жирафов и поеду по направлению к северу. Столица короля Тонаи не может быть далеко отсюда, и я позабочусь о том, чтобы вас приняли там радушно. Потом мы возвратимся в Грикаланд, где уже больше нечего будет опасаться негодяев, которые умерли в этой экспедиции.
Решено было, что Сиприен будет ждать Ли на том же месте в течение двух суток — этого времени было вполне достаточно, чтобы китаец на своем быстроходном жирафе проехал по этой области и вернулся. Не желая терять ни минуты. Ли, не думая об отдыхе, простился с Сиприеном, поцеловал ему руку, вскочил на своего жирафа и исчез во мраке ночи, а Сиприен заснул.
Когда он проснулся, свежее утро и отдых дали иное направление мыслям молодого инженера. Он решил в ожидании китайца подняться на высокий пригорок, у подножия которого спал, и осмотреть окрестность, но так как дороги не было нигде, а жирафы, как известно, не принадлежат к породе лазающих, то Сиприену пришлось оставить своего жирафа внизу, привязав его за ногу к дереву. Сделав это, Сиприен дружелюбно простился со своим товарищем, потрепав его по спине, закинув на одно плечо ружье, на другое — одеяло, и отправился в путь. Идти было очень трудно. Сиприен весь день обходил скалы и только к ночи добрался до половины одной горы; на другой день он продолжал свое восхождение и к одиннадцати часам утра дошел до самой вершины горы. Но там ожидало его жестокое разочарование: всю вершину горы заволок густейший туман, из-за которого нельзя было видеть, что делается внизу; напрасно Сиприен ждал, что туман рассеется, он все больше и больше сгущался и наконец превратился в мелкий холодный и частый дождь. Вблизи Сиприена не было ни одного дерева, ни одного куста, за которым он мог бы укрыться: дождь промочил его насквозь. Положение его становилось критическим; спускаться вниз сквозь такой туман было бы безумием с его стороны, а потому ему оставалось мокнуть в ожидании, когда дождь прекратится. Даже костер разложить при такой погоде было совершенно немыслимо, и Сиприен должен был отказаться от мысли съесть чего-нибудь горячего. Пришлось удовольствоваться холодными мясными консервами.
