Игорь Латышев - Япония, японцы и японоведы
Перечисляя имена японоведов старшего поколения, работавших в Институте востоковедения АН СССР в 50-х годах, считаю своим долгом упомянуть хотя бы коротко о замечательном знатоке японской истории и культуры Владимире Михайловиче Константинове, пришедшем в институт во второй половине 50-х годов незадолго до моего перехода на работу в редакцию газеты "Правда". В начале 30-х годов Константинов обладал всеми возможностями стать наряду с Конрадом и Невским звездой советского японоведения первой величины. Ведь редко кому из наших соотечественников довелось в молодости учиться в одном из престижных японских университетов и овладеть в полной мере японским языком. А судьба, казалось бы, несла Владимира Михайловича на своих крыльях: находясь несколько лет в Японии в качестве сотрудника военного атташата советского посольства, он прошел одновременно курс учебы в университете Васэда. Но крылья судьбы оказались предательски ненадежными: в злополучном 1938 году на него, одного из самых опытных знатоков Японии, беспричинно обрушилась тяжкая десница ежовского террора... Пришел Владимир Михайлович в институт в 1956 году после 18 лет пребывания в сибирских лагерях. Пришел в малознакомую ему среду научных работников, не утратив интереса к своей профессии японоведа, с большим багажом ранее накопленных знаний и со страстным желанием уйти с головой в научную работу, для которой у него были все необходимые предпосылки.
Это был безукоризненно воспитанный, мягкий, добрый и обаятельный человек. В своей научной работе он сразу же обнаружил нестандартное понимание своих задач, взявшись за такую тему, с которой никогда бы не справились большинство тогдашних молодых диссертантов-японоведов. Темой его исследований стало аналитическое изучение старой рукописи на японском языке, автором которой был японец Кодаю, спасенный русскими казаками при кораблекрушении у берегов Камчатки, проведший несколько лет в России, а потом возвращенный Адамом Лаксманом в Японию. В рукописи излагались впечатления Кодаю о жизни неведомой японцам северной страны - Российской империи. Будучи переведенной В. М. Константиновым на русский язык с соответствующими научными комментариями, эта рукопись стала уникальным вкладом в отечественное японоведение. Ее защита Владимиром Михайловичем в качестве кандидатской диссертации вылилась в подлинный триумф диссертанта: в 1960 году Ученый совет Института востоковедения АН СССР в виде исключения из всех утвержденных высшими государственными инстанциями правил сразу же присудил Владимиру Михайловичу степень доктора исторических наук.
Произошло это значительное для отечественных японоведов событие, к сожалению, тогда, когда меня в Москве не было. Ни в 1956 году, ни в 1957 году мне не довелось лично сблизится с Константиновым, так как в стенах института он появлялся редко, да и поводы для такого сближения не возникали. Единственный раз перед своим отъездом в долгосрочную командировку в Японию я встретился с ним накоротке и получил от него несколько добрых советов. "Для изучения японского языка,- сказал он тогда,используйте каждый шанс. Когда я попал в Японию, то даже во время прогулок по улицам старался прочесть и понять все попадавшиеся мне на глаза вывески - и это, между прочим, также помогало в запоминании иероглифов..." Жаль, конечно, что В. М. Константинов не оставил воспоминаний о своей жизни в Японии в бытность военным атташе советского посольства. Тогда публикация подобных мемуаров в условиях строгой цензуры была, конечно, невозможной. Лишь в личных беседах с друзьями и знакомыми мог Константинов ронять невзначай отдельные жемчужинки из своего наглухо закрытого клада воспоминаний. Кому-то из сотрудников института Константинов рассказал, например, между прочим, о своей мимолетной встрече с наркомом обороны К. Е. Ворошиловым, в кабинет которого незадолго до своего ареста он был вызван для отчета о пребывании в Японии. "Пока я, стоя перед наркомом, минут двадцать докладывал о проведенной в Японии работе,- сказал тогда Константинов,- Ворошилов сидел молча, не глядя в мою сторону и не перебивая меня. А когда я завершил отчет, то он после некоторой паузы задал мне лишь один вопрос: "Ну скажи честно, а с японкой ты все-таки хоть раз переспал?" Я бодро ответил: "Нет, товарищ нарком обороны!" - "Ну и дурак,- ласково резюмировал Климент Ефремович.- Можешь идти".
В середине 50-х годов в институте появились в качестве научных сотрудников еще несколько японоведов-выходцев из различных военных учреждений. Как правило, это были люди, хорошо владевшие японским языком, обладавшие большой работоспособностью и более ответственным отношением к делу, чем, к примеру, выпускники такого учреждения как Высшая партийная школа при ЦК КПСС. В числе вновь пришедших хотелось бы упомянуть таких специалистов как Б. Г. Сапожников, Г. И. Подпалова, И. Ф. Вардуль, А. И. Динкевич. С ними мне довелось работать и дружески общаться главным образом в последующие, а именно в 60-80-е годы. Здесь же отмечу только, что их приход в Институт востоковедения АН СССР весьма способствовал дальнейшему укреплению кадровой базы советского японоведения.
Что обсуждали и писали японоведы
института в период до и после нормализации
советско-японских отношений
Период с 1952 по 1957 годы, т.е. период моего пребывания в ИВАНе в качестве младшего научного сотрудника, стал для меня временем первых ощутимых успехов в моей японоведческой работе. Простейшим мерилом достижений того или иного ученого-гуманитария в стенах академических учреждений нашей страны считается издавна количество опубликованных им книг и статей. Если нет у научного работника за плечами объемистых печатных трудов, то его авторитет среди коллег будет оставаться невелик. Да и у самого пишущего человека есть всегда затаенная мечта о том, чтобы его рукописный труд был опубликован и стал доступен многим другим людям читателям. Не был исключением из этого правила и я - молодой японовед, мечтавший о публикации хотя бы того, что уже было мною написано.
Волею случая эта моя мечта в начале 50-х годов неожиданно осуществилась. Где-то в 1953 году я получил предложение руководства исторической редакции Госполитиздата (Государственного издательства политической литературы) о публикации в виде книги моей кандидатской диссертации. Случилось это, как я узнал впоследствии, потому, что одна из выпускниц МИВа, В. Кузьмина, учившаяся со мной на одном курсе, работала в те годы в Госполитиздате и, узнав о теме моей кандидатской диссертации, рекомендовала меня в качестве автора своему начальству. Естественно, я не стал отказываться от такого заманчивого предложения, тем более что руководство отдела Японии ИВАНа не горело желанием содействовать изданию моей рукописи в академическом издательстве. Предложение Госполитиздата было тем более привлекательным, что оно предполагало выплату автору соответствующего гонорара, которого я никогда до тех пор не получал. Правда, при подготовке рукописи к сдаче в Госкомиздат мне пришлось несколько расширить по сравнению с диссертацией ее хронологические рамки и изменить заголовок. Редакторы оказались людьми доброжелательными, и это обеспечило ее быстрое продвижение к печати. В результате в 1955 году моя первая книга, озаглавленная "Внутренняя политика японского империализма накануне войны на Тихом океане. 1931-1941", вышла в свет, что несколько упрочило мою репутацию в институте. Особую радость мне доставляло то, что с выходом этой книги я закрепил свое авторство в детальном выявлении фашистского характера власти в Японии в довоенный и военный период.
