Жан-Пьер Шаброль - Миллионы, миллионы японцев…
Теперь, оговорив это, я могу спокойно рассказывать о мистере Чанге.
Я гулял однажды по Синдзюку, «центру торговых и увеселительных заведений», который японцы любят сравнивать с Латинским кварталом, помноженным на Сен-Жермен-де-Пре. По их мнению, он похож на Монпарнас, но в действительности напоминает площадь Алезиа в воскресное утро. Меня соблазнил маленький бар «Верлен»: вывеска, дверь, внешнее оформление необъяснимо тронули меня.
Небольшой зал на антресолях меня не разочаровал. В первый раз я не мог вспомнить, какую модель скопировал декоратор. Диванчики, обтянутые молескином, мраморные круглые столики на одной ножке, деревянные панели, пластинки паркета, цинк, вешалки, гравюры Домье, Гюстава Доре и Гаварни составляли обстановку старинную, но без подчеркнутой старины. Здесь уместно откупоривать бутылки лучшего вина.
Я заказал пиво. Когда официант принес бутылку, я попытался, не питая, впрочем, особых иллюзий, разузнать, что можно увидеть в этом квартале. Он ответил мне неизбежным:
— Пойду узнаю.
И тут я увидел, как в бар вошел человек среднего роста, без пиджака и галстука. Я повторил ему свой вопрос по-английски.
— Вы француз, — сразу сказал он с улыбкой, какой не встретишь в Токио. — Разрешите?
Он сел напротив и остановил меня, когда я поднес кружку пива ко рту.
— Извините… Полноте! Здесь надо пить не пиво, в особенности французу.
По его указанию официант унес кружку и вместо нее принес две рюмки, какие еще подают в провинции в привокзальных кафе. Он также поставил на стол сахар и положил две ложки в дырочках.
— Мы будем пить абсент, как его пил Верлен, — сказал мой новый знакомый.
Это и был мистер Чанг.
— Вы жили во Франции?
— Мне было восемь лет, когда я вместе с Чжоу Энь-лаем поступил в школу иезуитов. — Он приладил ложку на краю стакана так, чтобы она не падала, положил в нее кусочек сахару и направил на него струйку воды.
— Подумать только — мне надо было приехать в Токио, чтобы отведать настоящего абсента!
— Да. О нем забывают. Зато хорошо помнят о «древностях», которые стоят куда дороже, несмотря на весьма сомнительное происхождение, и, на мой вкус, намного меньше «возбуждают». За ваше дражайшее!
Мы выпили, подняв глаза к небу.
У него было очень молодое лицо. Бесчисленные морщинки не старили его; они свидетельствовали о сверхчеловеческих испытаниях, а не о прожитых годах, как морщинки летчиков-испытателей, лица которых заштрихованы сверхзвуковыми скоростями. Я без усилия мог бы сделать ему комплимент, но он, несомненно, был выше этого: он не спросил, сколько я даю ему лет.
— И вы покинули Францию?
— Когда мне было двадцать с лишним лет. Больше я туда не возвращался.
— Почему?
— Это целая история.
— Извините.
Я погладил молескиновую обивку. Это не был пластик. Кончиками пальцев я прикоснулся к панели, прикоснулся сознательно, в первый раз в Японии.
— Я побывал у «Лотрека», «Домье», «Бодлера», в «Баре Пикассо»… — начал я. — Декораторы, художники, обойщики, краснодеревщики не могут мне помочь найти то, что я ищу.
Мы умолкли, посматривая друг на друга, — у нас было в запасе время. Помнится, я испытывал такое же физическое удовольствие, какое испытываешь, открывая хорошую книгу, когда после первых страниц перескакиваешь на последнюю и подсчитываешь — осталось еще четыреста.
— Чего вы ищете в Японии?
Я собирался было сказать ему о сценарии, но вовремя вспомнил о том, что искал он, и, как говорится, открыл дебаты:
— Я ищу Японию, но настоящую. Подлинную.
— Вы сами и являетесь ею.
— Что?
— Если бы вы в данный момент не были в Токио, сегодняшняя Япония, именно сегодняшняя, не была бы такой, какая она есть.
— Я не подходил к этому в философском плане… Точнее, я хотел найти Японию, о которой столько говорят, знаете — гейши, цветущие вишни…
— Гейш меньше, чем туристов, подобных вам. Вишен больше, и они в самом деле особенные: цветы держатся на них только два-три дня, а если налетает порывистый ветер, — то всего несколько часов. И они не дают плодов.
— Но обычаи, образ мышления, религия?
— Было бы легко вам доказать, что татами, деревянные дома на сваях пришли с Тихого океана, в частности из Полинезии, религия — из Индии, письменность, мышление — простейшая абстракция Китая, а все остальное ведет свое происхождение из Кореи, Маньчжурии или Америки.
— А две тысячи шестьсот лет цивилизации?
— Я довольно хорошо знаком с этим вопросом. До первой мировой войны, точнее, до вторжения в Китай о древней цивилизации говорили не очень-то много. Возникновение этих знаменитых двух тысяч шестисот лет можно грубо объяснить так: когда Япония решила оккупировать Китай, генералы искали предлога. Как всегда, оглянувшись на старую Европу, они выбрали самый распространенный: оккупируют страну, чтобы ее «цивилизовать». Должно быть, кто-то поумнее обратил внимание других на то, что у Китая позади двадцать с лишним веков цивилизации, и тогда-то Япония декретом даровала себе еще пятьсот лет. Скромно, но достаточно.
— Какая наглость!
Он не носил галстука. При движении, которое он сделал, подзывая официанта, ворот его рубашки распахнулся. Я увидел страшный шрам у самой шеи, который тянулся, исчезая под материей, в направлении сердца. Мистер Чанг показался мне вдруг очень старым.
— В японском фольклоре нет ничего, что не было бы заимствованием. Вам расскажут историйки, которые японцы совершенно искренне считают чистейшим своим культурным наследием, а это только басни Эзопа, которые они узнали в шестнадцатом веке из уст иезуитов святого Франсуа Ксавье.
— В сущности, Японии не существует?
— Не больше, чем Франции.
— Ну уж!..
— Не больше, чем Франции, если отнять у нее все, чем она обязана Греции, Риму и другим странам. Не больше, чем Лафонтен без Эзопа, Люмьер без Плавта…
Мы оба были довольны. Мы помолчали. Потом мы говорили о смерти, вернее, Чанг говорил мне о ней так, словно был с ней знаком тысячи лет.
Он извинился — ему надо было уходить. — Я обещал. Иду ремонтировать автомат восемнадцатого века. Мы обязательно еще увидимся.
4. «Почему» — это не по-японски
Воскресенье, 7 апреля, 8 часов
В моем распоряжении утро для приведения в порядок записей (если я правильно понял, мадам Мото оставляет мне воскресенье свободным).
Я продолжал прогулки по Сибуе — «токийской плас Пигаль» (так утверждает карманный путеводитель), вокруг «Елисейских полей», ночного кафе, где я провел первый вечер в Японии, спокойно прохаживался в окрестностях моей гостиницы. В конечном счете в этом городе безразлично, куда пойти: всюду те же широкие, как бы пригородные магистрали, те же ряды стоянок автомашин, складов, строек, гаражей, лавчонок и ремесленных мастерских; на перекрестках улиц ребятишки играют в бейсбол; за изгородью или на шоссе копошатся строители, дорожные рабочие в желтых козырьках, как правило одетые в штаны для гольфа и носки-туфли, где большой палец отделен (наверное, в них удобно взбираться на леса…).
