Владимир Арсеньев - Жизнь и приключение в тайге
Нет никаких оснований и для романтической стилизации самого Арсеньева, которая, к сожалению, нередко встречается в различных критических очерках и мемуарной литературе о нем. Таким мечтателем-романтиком изображает В. К. Арсеньева писатель В. Лидин, книги же его характеризует как «романтические мечты о тайге». В нарочито романтической интерпретации воспроизводит он и свою беседу с путешественником. «Видите ли, — сказал В. К. Арсеньев, — мне в моей работе, то есть работе писателя, всегда помогало то, что я по обязанности должен был вести дневник экспедиции. А дневник, — он слегка улыбнулся, как бы извиняясь в слабости своей романтической натуры, — это и облака, и природа, и облик тайги… ведь, в ней каждое растение особенное. Ну, а из всех этих наблюдений потом при обработке оказывается сложилась книга» [85].
Таким образом, оказывается (по прямому смыслу данного воспоминания), что первое и основное условие работы каждого путешественника — ведение путевого дневника — являлось для Арсеньева лишь вынужденной необходимостью, а разносторонность этого дневника — романтической «слабостью», которой автор его даже немного «стыдился». Так искажается реальный облик писателя-путешественника. Глубоко неправильно суждение об его книгах, как «романтических мечтаниях о тайге».
В. К. Арсеньев никогда не был поклонником «таежного экзотизма», он сумел как никто изобразить и передать суровую и дикую красоту тайги, ее величественное и пленительное обаяние, но «мечтал» он и о другом: он неизменно мечтал о победе над ее неприступностью и суровостью, мечтал о будущем оживлении края и о приобщении огромных таежных районов и их обитателей к общей культуре страны.
Романтические стилизации облика писателя-путешественника отражаются и на оценке его произведений, которые также представляются вследствие этого в ложном свете. Впрочем, в последнее время как будто уже вполне прочно устанавливается более верный взгляд на творчество В. К. Арсеньева, вытекающий из правильно понятой оценки, данной А. М. Горьким. Примером таких суждений можно привести рецензии и очерки Ю. Шестаковой. В одном из них очень верно и тонко отмечено «ощущение тесной связи с автором», которое всегда «неизбежно возникает при чтении книг Арсеньева». «Это ощущение — г, самом материале арсеньевских книг, в его строгой и доступной форме повествования, не оставляющей места для вымысла» [86].
Все сказанное относится всецело к основному труду В. К. Арсеньева «В дебрях Уссурийского края» (который, напомним еще раз, составился из двух книг: «По Уссурийскому краю» и «Дерсу Узала»), относительно же книги о путешествии 1908–1910 гг. («В горах Сихотэ-Алиня») необходимо сделать ряд ограничительных замечаний. М. М. Пришвин приводит слова В. К. Арсеньева о том, как было трудно ему вносить ради художественной цельности произведения какие-либо изменения в фактическую сторону: например, переносить событие на другой день и т. п. [87] На первый взгляд может казаться, что эти слова В. К. Арсеньева следует рассматривать как исходящее от самого автора свидетельство о беллетризации своих произведений. Однако это не совсем так. Во-первых, данное признание относится лишь к позднейшим произведениям В. К. Арсеньева, главным образом к очеркам и этюдам, предназначавшимся им не для научной печати, а для литературных альманахов и журналов, преимущественно для юношества. Во-вторых, даже и в этих случаях речь идет не о каких-либо элементах вымысла или изобретательства, а исключительно лишь о тех или иных частичных изменениях, продиктованных, главным образом, композиционными соображениями, то есть лишь о некоторых элементах беллетризации, не разрушающих фактической основы повествования.
Беллетризирующие моменты имеют место и в книге «В горах Сихотэ-Алиня». Но вместе с тем благодаря наличию перепечатываемых в настоящем издании первичных очерков легко убедиться, как незначительны и малосущественны такого рода случаи. Они касаются лишь отдельных частностей, совершенно не затрагивая самого существа описываемых фактов. Нужно иметь в виду еще и то обстоятельство, что эта книга осталась незавершенной, не доведенной до конца; и трудно сказать, какую форму приняла бы она при окончательной редакции. Но все же должно констатировать, что В. К. Арсеньев пытался применить в ней метод, несколько отличный от того, каким создавал он книги о путешествиях с Дерсу. Характерно, что уже в последующей книге «Сквозь тайгу» не замечается таких элементов беллетризации.
Сопоставление книги «В горах Сихотэ-Алиня» с путевыми очерками, печатавшимися в «Приамурье», дает некоторую возможность установить характер тех изменений, которые вносились В. К. Арсеньевым в его первоначальные записи. Соответственные материалы подобраны в печатаемых ниже примечаниях. Однако не всегда можно с уверенностью сказать, имеем ли мы дело действительно с изменениями или с дополнительными подробностями. Смысл и цель некоторых изменений не всегда представляются понятными. В одном из очерков упоминается о недовольстве орочей, вызванном небрежным отношением экспедиции к костям жертвенного животного. По тексту книги кости тронул Чжан-Бао, по тексту газетных очерков — кто-то из стрелков, участников экспедиции, что представляется более вероятным. Зачем понадобилось такое изменение непонятно: едва ли оно может быть объяснено какими-либо композиционными соображениями или стремлением к большей выразительности. Так как книга «В горах Сихотэ-Алиня» осталась (что уже было отмечено нами) неоконченной, то есть не вполне проверенной и уточненной, возможно, что в данном случае перед нами лишь случайная неточность. Гораздо сложнее для объяснения те расхождения, которые имеются между газетными очерками и книгой в описании голодовки на Хуту. Наиболее значительным из них является рассказ о встрече с принесшим спасение отрядом штабс-капитана Николаева. По редакции газетных очерков, Чжан-Бао покинул экспедиционный отряд, отделившись от него, и ему первому удалось встретить лодки Николаева, по тексту же книги: Чжан-Бао все время оставался в отряде; между тем в «Очерках» подробно рассказывается, как Чжан-Бао заболел и решил покинуть отряд, что и сделал. Он ушел вперед и ему первому удалось встретить группу Николаева, которому он указал точное местопребывание лагеря экспедиции. Точность и правильность газетной редакции подтверждается в полной мере рассказом И. А. Дзюля. Значение и смысл этого изменения — непонятны. Имеющиеся в нашем распоряжении материалы не дают возможности найти удовлетворительное объяснение данного расхождения двух редакций. Но каковы бы ни были соображения Арсеньева в данном случае, сам по себе этот факт является малосущественным и не затрагивает основного содержания как рассказа о голодовке, так и всей книги в целом. Приведенные примеры позволяют судить и о характере других, остающихся неучтенными и необнаруженными, изменений. Несомненно, и они также касаются лишь каких-то отдельных мелких частностей, а не затрагивают сути излагаемых событий и характеристик.
