Владимир Афанасьев - Тайна золотой реки (сборник)
«На Нижней протоке рыбаки хлеб пекут, — с ужасом подумал он, не в силах проглотить удушливую слюну. — Эка, куда меня занесло… До Нижней протоки не меньше пяти-шести километров».
На примерной половине ровного участка Хватов останавливался несколько раз. То опустошительно вкопано сидел на снегу, привалившись на локоть, стараясь отдышаться, впрягался в потяг и тащился, тащился, оставляя позади неровный, шаткий след. Он слабел с каждым шагом. Время его остановилось…
Скупой оранжевый закат начинал угасать в задымившихся позёмкой волнах тундрового океана, а Назар не в силах; был подняться. До боли в висках он вглядывался в свечение, уплывающее к далёким моренам, и ему казалось, что за далёкой далью, точно в лампадном свете, поднимается огромный белокаменный город в мерцании ярких тёплых огней… — Прожит ещё день, — шептал он, не отрывая взгляда от горизонта. — Ничего, гражданин Нырок, нам вон до того краешка дотянуть, а там… рукой подать… Главное — терпение…
— Нет, Назар, это конец, — еле слышно прохрипел Нырок и едва заметным кивком подал знак, чтобы Назар приблизился к нему.
Назар помедлил, опустился рядом с Нырком, склонился над ним.
— Сдохнем мы тута, — зашелестел Нырок опухшими потрескавшимися губами, — однако тебе одному исповедуюсь — всё одно ветром раздует. Казика — ён же — Казимир Косов задолжал их благородию…
— Кого это так величаете? — как бы между прочим бросил Назар.
— Не поверишь.
— Отчего же?
— Да оттого, что золотишко-то стекается к почтенному старичку — к Нил Нилычу…
Назар промолчал.
— Я всё сказал, — прошептал Нырок и затих.
— Ничего, разберёмся, — только и обронил Назар, отодвигаясь от Пашки.
Он уже не чувствовал усталости, не было головокружения, тошноты… Он поднимался и падал, падал и поднимался. Теперь его двигало только упрямство. А позади неотступно ползло, сопротивлялось тяжелеющее тело Пашки Нырка.
Угасал закат, а вместе с ним Назар Хватов… Он не удивился, когда сквозь иневую пелену, наплывшую на глаза, как через залитые дождём окна, в колеблющемся свете горизонта увидел несущийся под полными парусами «Летучий голландец».
Нет! Это был не мираж! Оставляя позади пыльный шлейф, разбивая снежные барханы, прямо на него мчался вездеход.
Чёрная тундра
Повесть
Колымский вечер обволакивал морозным туманом берега Каменки. Федоска Протопопов стоял на коленях посреди скованной тяжёлыми льдами реки и с болью смотрел в тёмное пятно проруби. По его изрезанному морщинами лицу скатывались редкие холодные слёзы. Обида раскалённым камнем жгла душу.
Небольшой отряд из банды генерала Пепеляева, рыская по тундре в поисках красных агитаторов, ворвался в малооленное стойбище и принёс его обитателям горе и разорение.
«За что так? — думал Федоска. — Вся жизнь мытарство. Шаманы да тойоны-богачи обирают, торгаши и разные проходимцы обманывают, а теперь белая банда. Кто защитит бедняка?.. Тяжко».
Была упряжка, а теперь ничего нет: ни сетей, ни нарт, ни собачек — всё отняли, а за неповиновение чуть было в прорубь не угодил. Если бы у Федоски был карабин, он постоял бы за себя и за всех обиженных…
Прошло три зимы с той поры, когда на обитателей Каменки обрушилась чумная болезнь. Вымирали люди, падали олени, рыба обходила сети, уходил зверь.
Тогда-то Федоска со старым рыбаком Тишкой ушли на собачьей упряжке к побережью в надежде обменять пушнину у купцов на нужный товар. Однако пройдя от местечка Амбарчик до устья реки Поляваам, так никого и не повстречали и, измученные, повернули в обратный путь.
Федоска всегда с трепетом вспоминает это возвращение. Каменка встретила его неуёмным горем. Троих малолетних детей и красавицу-жену унёс в свои владения злой дух Келе.
Мороз густел. Скупая полоска просини затухала у потемневшего горизонта. Федоска хотел было подняться, но намокшие под коленями меховые брюки-хамби примёрзли ко льду. Опустив усталые плечи, он опасливо глянул на берег. По пологому склону спускались люди, вперёди сворились собаки. На седле широкой лощины столбиками приветливых дымков дышали яранги и чумы. Федоска не заметил, как из-за крутого мыса, сложенного из растрескавшихся бурых диабазовых глыб, вынырнули три цуговые упряжки… Вскоре упряжки остановились. Усталые собаки повалились на снег. Каюры неторопливо, зябко поёживаясь, подошли к собравшимся на берегу каменцам. Приветливо поздоровались. Однако жители каменной реки встретили их суровым молчанием. Не тронулся с места и Федоска, когда за его спиной остановился высокий, крепкого дыхания незнакомец. Сильная, пахнущая тёплом рука легла на Федоскино плечо.
— Товарищ?..
Федоска испугался нового для него слова. Рывком поднялся. На него глядели внимательные светлые глаза молодого человека с карабином через плечо. Товарищ… Кто такой? — подумал Федоска и огляделся. Будто вмороженные в береговую полосу, стояли каменцы, собачьи упряжки, вооружённые люди…
«Товарищ?.. Конечно, так говорят белолицые, но не коммерсанты и прочие шарлатаны. Только какой он товарищ? Кому? Он никому не нужен, потому что у него ничего нет за душой, кроме своего большого горя. Что привело этих странников в его наслег? Что им надо?» — Федоска с завистью посмотрел на карабин чёрнобородого. Вот бы ему такой!
У Федоски был хорошо пристрелянный карабин. Дорого он ему обошёлся. На торге Федоска отдал за него всю сезонную добычу песца, однако был доволен. Расщедрившись, купец дал в придачу рыбацкую сеть, не новую, но такой сетью можно ещё ловить рыбу два сезона. Возвратился с Большого Анюя в кочевье и заболел. Пришлось идти к шаману Мотлю. Шаман принял рыбака в своей яранге, но камлать и бить в бубен не стал. Постучал моржовым усом по его спине, обошёл вокруг, что-то шамкая и сплёвывая по сторонам, присел у очага и начал пальчить. Загнул третий палец на второй руке и вскрикнул: «Айыкка!» Потом, хлебая наваристый бульон из оленины и исступленно глядя на искрящиеся языки пламени в очаге, сказал, что страшная болезнь может унести Федоску к могучему владыке Келе, туда, где находятся его жена и дети. Даже хуже: он может оказаться в «нижнем мире», но это в том случае, если Федоска неправильный человек. Если же он хочет остаться в мире средних людей, то есть на земле, то должен принести к жертвенному столбу новый карабин.
Федоске жаль было расставаться с карабином, но что поделаешь. Шаман — божий человек. Уединившись за полог, Мотлю вымаливал прощения у владык грешнику Федоске. Было слышно, как несколько раз он улюлюкнул, рычал, как проголодавшийся шакал на прошлогоднюю кость, отплевался и, наконец, обессиленный, выполз из яранги. Встал, протёр замшевым лоскутом вспотевшее лицо и подошёл к жертвенному столбу.
