Мишель Пессель - Путешествия в Мустанг и Бутан
На вершине гулял ветер. Закрывая лица воротниками, мы бродили по древним развалинам. Нам попадались остатки больших залов, фундамент стены с провалом, ориентированным строго на восток. Местоположение было выбрано самым удачным образом со стратегической точки зрения. Холм царил над всей местностью, и отсюда было легко наблюдать за любыми передвижениями.
Аме Пал, укрепившись в Кечере, один за другим «брал под свою руку» форты, расположенные на торном пути от Брахма-путры до Текучи. Затем, когда владения его заметно расширились, Аме Пал, как и подобает победителю, стал подыскивать место для новой столицы, призванной объединить страну Ло. Всю ночь он провел в молитве, а на утро двинулся со стадом священных коз. Там, где они остановятся, он и решил основать будущий город. По другой версии, он шел целый день и заснул, а когда проснулся, то увидел, что козы разбрелись по долине у подножия Кечера. Аме Пал усмотрел в этом божий знак и повелел воздвигнуть там Ло-Мантанг, обнеся его неприступной стеной. С той поры козья голова стала священной эмблемой города.
И вот теперь мы шли по следам козьего стада, спускаясь от дзонга Кечер к месту, где были привязаны наши лошадки. Возвращались мы другой дорогой, мимо домов гара, жавшихся к воде. Внешне они ничем не отличались от обычных крестьянских жилищ, только в каждом дворе стояло по паре водяных мельниц.
Любопытно, что мельницы у гара были не похожи на традиционные сооружения с громадным колесом. Здесь вода приводила в движение горизонтальный гребной винт: она падала перпендикулярно на лопасти, стекая по долбленому деревянному желобу. Система эта куда более эффективна, нежели колеса наших старинных мельниц. Здесь нет зубчатых колес и трансмиссий: вертикальный вал, на котором укреплен гребной винт, непосредственно связан с жерновым камнем. Благодаря этому устройству винт меньше метра в диаметре вращает тяжелый жернов того же размера.
Я провел немало часов возле этих мельниц, глядя, как превращается в муку рожь и овес. Все происходит автоматически с помощью хитроумной системы рычагов, направляющих струю зерна в центральное отверстие жернова. Там мололи также зерно, прожаренное в железной печурке. Мука, которая получается после этой операции, имеет тонкий запах жареных орехов и называется «цзампа». Из нее готовят основную пищу во всем Мустанге и Тибете.
…Вечером к нам зашел Пемба, чтобы обсудить ситуацию, складывающуюся в летнем дворце. Когда я рассказал, что нас не пустили, а перед воротами горел костер, лицо его стало озабоченным. Он согласился, что мы не властны чем-нибудь помочь, но дело принимало неприятный оборот. Сын короля серьезно болен, это ясно. И всем вокруг болезнь кажется подозрительной. Нельзя забывать, что старший сын, уже воссевший на престол, умер от неведомого недуга. По счастью, подозрения не падали на нас, но мое присутствие в столице делалось все более и более щекотливым. Пемба сказал, что кое-кто настроен недружелюбно по отношению к нам. Надо было заручиться поддержкой среди влиятельных граждан.
Несколько дней спустя после приезда в Ло-Мантанг я познакомился с молодым монахом, прожившим какое-то время при дворе короля Сиккима. Это маленькое княжество*, находящееся под эгидой Индии; граничит на востоке с Непалом.
Монах много путешествовал и учился в Тибете, Бутане, Индии и Непале, видел европейцев. Сейчас он был настоятелем монастыря Самдрулинг, в четырех часах ходьбы на юго-восток от Ло-Мантанга. Он приглашал меня в гости.
Я сказал об этом Пембе, спросив его мнение. Пемба ответил, что хорошо знает этого ламу и визит к нему будет весьма кстати в сложившихся обстоятельствах; там же, в монастыре, должны оказаться интересные книги.
20 мая на рассвете мы выступили в путь. Шел снег. Но это было еще полбеды. Пройдя километров пять по голой равнине, мы попали в подлинный буран. На мне были ботинки на каучуке, которые прекрасно подошли бы для иных краев. Но, увы, здесь снег забивался через край, и ноги у меня быстро промокли. Я хлюпал в ледяной жиже.
Дорога на юго-восток шла по долине, и ветер продувал ее, как трубу. Я завидовал Пембе, на котором была шапка-ушанка. У нас с Таши головы украшали лыжные вязаные шапочки с помпонами. Возможно, они выглядели и нарядно, но уши в них мерзли нещадно. Мы брели, словно призраки, скорчившись и стараясь занимать как можно меньше места. По счастью, Пемба решил устроить привал в крохотной пещере, образованной эрозией в склоне горы. Мы с наслаждением выкурили по сигарете в относительном затишье, и я понял, какое счастье испытывали наши далекие предки, когда возвращались в родную пещеру.
Пемба сказал, что по дороге будут руины двух древних крепостей. Одна из них совсем рядом с нашей пещерой, только наверху. Трагически смотрелись останки стен, обдуваемые безжалостным ветром. Это был форт Рари, что в переводе значит «Козий холм». Да, при такой погоде только животные могли оставаться там.
Мы двинулись дальше. Я то и дело по щиколотку проваливался в сугроб. Казалось, долине никогда не будет конца. Но вот впереди замаячил, словно форштевень корабля, острый выступ скалы. На вершине виднелись зубчатые стены крепости, напоминавшие фортеции, воздвигнутые крестоносцами на Кипре. Только там был иной климат…
Среди снежных струй величественный остов, казалось, ожил и поплыл сквозь время, исчезая в белой мгле.
А монастыря все не было. Такое же чувство подавленности должны были испытывать паломники, совершая путь во искупление грехов. Да и не было ли мне карой за прегрешения это ледяное утро и почти крестный ход по снегу? Для лоба любое расстояние — «рядом», но есть же пределы!
Так я сокрушался, шагая в такт Пембе и Таши, когда на сумрачном фоне стала вырисовываться группа массивных чортенов. Ага, значит, уже скоро.
Пройдя чортены, надо было еще спуститься в долину, которая заканчивалась естественной платформой, нависавшей над ручьем. Там и был построен монастырь Самдрулинг. Серо-красное строение выглядело совершенно заброшенным, почти как крепость, что мы видели незадолго до этого. Пемба сказал, что монастырь приютил кхампа.
Низкая дверь пропустила нас в традиционный двор, откуда лестница вела в промерзший зал. Там сидел лама, беседуя с четырьмя высокими кхампа, одетыми в теплые ватные куртки. Когда мы вошли, трое кхампа поднялись и исчезли. Остался один пожилой человек с тонкими чертами лица, постриженный па европейский манер. Он с интересом глядел на нас.
Лама улыбнулся мне как старому знакомому. Наш жалкий вид и ручьи, вытекавшие из ботинок, не оставляли никакого сомнения в том, что мы нуждаемся в тепле. Настоятель позволил мне разуться и обогреть ноги возле очага, в котором горел кизяк. Я уселся, но, как оказалось, спиной к окну, где сквозь дыры в промасленной бумаге свистел ветер. Забавно, мелькнуло у меня, по странному совпадению в тибетском языке слово «ло» обозначает также простуду, хотя сейчас я вполне был готов подхватить не простуду, а самое настоящее воспаление легких. В здешних условиях это означало неизбежную и быструю смерть. Единственное, что могло меня спасти, — это добрая чашка горячего чая. И она не замедлила появиться.
