Юрий Аракчеев - Зажечь свечу
— Больному почти совсем хорошо, — докладывала дежурная сестра теперь уже по телефону. — Температура спадает. Пульс выравнивается.
— Отлично, — сказал врач. — Продолжайте делать все так, как я написал.
…И вот родился один шарик — всего один при делении предыдущего, — который не почувствовал на себе влияния едкой жидкости препарата «игрек». Большой вражеский шар не захватил его, единичного, и он благополучно вырос и разделился надвое… И вот уже новых шариков стало четыре, потом восемь, шестнадцать, тридцать два… Бодро и бойко расползались они в разные стороны и вскоре уже были в состоянии противостоять вражеским шарам — облепляли их со всех сторон и с удовольствием высасывали их соки. Едкую жидкость препарата «игрек» они как бы и не замечали. А все потому, что, пробуя, интегральный дух переставил на этот раз лишь один атом в одной из молекул молекулярной цепочки гена — и оболочка шарика стала непроницаемой для препарата «игрек». Старые особи популяции «сигма-эн» — с непереставленным атомом — гибли по-прежнему, последние миллионы их разъедались жидкостью «игрек» и поглощались большими вражескими шарами. Но зато неудержимо, с особенной, потенциально накопленной, увеличенной скоростью плодились новые, составляя похожую, хотя и несколько, чуть-чуть видоизмененную, но еще более жизнеспособную популяцию «сигма-эн плюс единица»… Им бы остановиться, замедлить деление, им бы понаслаждаться спокойно среди больших шаров, которые по-прежнему на единичных не обращали внимания, им бы понять природу свою и с благодарностью воздать хвалу живительным тканям, которые щедро предоставляли им свои теплые соки… Но нет. Не такой была Глобальная Идея вирусов «сигма».
— Состояние больного резко ухудшилось, мы не знаем, что делать, — с отчаяньем говорила теперь по телефону сестра.
— Сейчас приеду! — коротко ответил врач.
…Вирусы популяции «сигма-эн плюс единица» блаженствовали. Их стало много, очень много — так много, что казалось, и пробовать-то уже ничего не нужно. Но заведенная Идеей машина духа пробовала, пробовала, пробовала. Пробовала она во всех направлениях, но лишь в одной плоскости. Эта плоскость была: выжить! Выжить ТОЛЬКО САМИМ! Выжить, не считаясь ни с кем и ни с чем! Выжить любой ценой — ВЫЖИТЬ И РАСПЛОДИТЬСЯ НЕУДЕРЖИМО. Такова была Идея, воплотившаяся теперь в популяции «сигма-эн плюс единица». И именно в этой популяции она, похоже, достигла максимального воплощения. Ни едкая жидкость препарата «игрек», ни другие жидкости, нити, хлопья, время от времени появлявшиеся в тканях, не колебали могущества Популяции. Большие вражеские шары исчезли совсем.
И именно тогда, когда казалось, что так будет продолжаться вечно, что весь, весь теплый, уютный мир, все пульсирующие живые ткани будут теперь принадлежать особям популяции «сигма-эн плюс единица» и только им, а они будут безостановочно пожирать, пожирать и плодиться, плодиться, — именно тогда произошла катастрофа. Температура тканей стала резко падать, а живительные соки, питаясь которыми так блаженствовали особи популяции, почему-то вдруг перестали поступать. Это было совершенно непонятно, с таким не сталкивался еще мозг «сигма-эн плюс единица», и, руководимый Глобальной Идеей, он пробовал, пробовал, про…
— Больной скончался, — тихо сказала сестра.
…Ткани остыли совсем. Умерли. И с ними погибли все шарики, все особи популяции «сигма-эн плюс единица». Все до одной.
Для вирусов «сигма» не существует понятий свое — чужое, личное — общее, можно — нельзя, зло — добро. Идея «сигма» не различает «отвлеченных» понятий «свет» — «тьма». Она обладает только одним четким, конкретным, узким понятием, одной неутолимой жаждой — ЖИТЬ. Жить, жить, жить — в любых условиях, во что бы то ни стало, всеми способами, вопреки всем и всему, не считаясь ни с кем и ни с чем. Выжить ЛЮБОЙ ЦЕНОЙ. И РАЗМНОЖАТЬСЯ, РАЗМНОЖАТЬСЯ, РАЗМНОЖАТЬСЯ. Захватывать все новые жизненные пространства, отвоевывая их у кого бы то ни было, и — губить, губить, губить. Губить других для того, чтобы выжить самим. И расплодиться неудержимо.
И как все те, кто занят сохранением ТОЛЬКО СВОЕЙ жизни и панически боится ТОЛЬКО СВОЕЙ смерти, вирусы «сигма» неминуемо гибнут. Идея «сигма» несет гибель не только всему живому. Но и самой себе.
Для тех, для кого не существует «отвлеченных» понятий «свет» — «тьма», не существует практически только одного понятия: «свет». Ибо «тьма» — не понятие, «тьма» — это отсутствие всяких понятий. Не несущие света всегда создают только одно: тьму.
БЕГСТВО
В поезде Никонов старался уснуть. Сначала, когда только вошли и сели и заметили, что рядом, на соседних лавочках впереди, тоже едут рыболовы в шубах, два взрослых и один парнишка лет пятнадцати, Никонов остро почувствовал нечто, такое понятное и близкое когда-то, отозвавшееся теперь болезненно. Он устроился поудобнее в уголке у окошка и, виновато улыбнувшись своим спутникам и поерзав для удобства на месте, закрыл глаза. Леонид Николаевич пошутил тут же по поводу этой вдруг проявившейся сонливости Никонова, Никонов отшутился и с добродушным упрямством опять прикрыл глаза. Василий Семенович, третий из них, быстро утих тоже и, глядя в окно, молчал.
Привычно — чересчур даже привычно, до надоедливости — постукивали колеса, подрагивал едва ощутимо вагон, в такт ему покачивалась слегка и голова Никонова, и с какой-то странной для себя самого настойчивостью он старался уснуть.
Но ему не спалось.
Он пытался думать о том, что вот ведь едут они на два дня на Волгу, где он ни разу еще не бывал, что наконец-то дождался большого отдыха, можно не думать ни о работе, ни о семье. А об отдыхе этом мечтал уже года три, никак не меньше: то мешала постоянная загруженность в министерстве, текучка, то во время отпуска вынужден был все свое время проводить с женой, то еще что-нибудь — всегда, всегда что-то, важное, непредвиденное…
Приблизительно так же, думал он, должны чувствовать себя оба его приятеля — Леонид Николаевич и Василий Семенович, когда-то школьные друзья и постоянные спутники по рыбной ловле и охоте, а теперь взрослые, «остепенившиеся», семейные люди. Он помнил, с каким давно не испытанным воодушевлением принял приглашение словно с неба свалившегося Леньки, который уже лет пять не появлялся, и как остро ощутил в тот момент нечто, почти забытое.
Но это было, да, было… Однако сейчас, когда его маленькая мечта начала осуществляться, Никонов вдруг с удивлением и непонятной тревогой почувствовал, что вовсе не так уж рад вот этому благополучному их отъезду, хотя фактически все складывалось как нельзя лучше и причин для беспокойства совсем не было. Жена осталась дома — она хотя и не без споров, но отпустила его, обошлось без скандала. Конечно, это Ленькина заслуга. На работе он тоже оставил все в приблизительном благополучии, желудок в последнее время не мучил. Однако…
