Эмилий Миндлин - «Красин» во льдах
Наконец-то Семь Островов, эти черные, покрытые льдом глыбы базальта, остались к югу от нас! Мы находились на север от них, но было преждевременно торжествовать. С каждой минутой ледяные поля становились все более мощными. Толщина льда достигала уже полутора и даже двух метров. Далеко не всегда удавалось ледоколу продавить лед такой толщины. Бывало, он налезал на него по три, по четыре раза, по пять раз и в конце концов вынужден был отступать, искать нового пути, в обход. А тут еще ослабли соединительные винты гребного вала — и снова вынужденная остановка во льдах.
Радио не приносило сколько-нибудь значительных новостей. Но к концу дня 3 июля я вывесил очередной бюллетень, по счету уже восьмой.
Хотелось поднять дух экипажа, с отчаянием смотревшего на упорную борьбу «Красина» с тяжелыми льдами. И, помимо малозначительных радиоперехватов, я поместил в бюллетене заметку под крупным заголовком: «Мы приближаемся к цели».
«К 16 часам 3 июля расстояние между «Красиным» и лагерем бывших спутников Нобиле выражалось в 70 милях. К 18 часам сегодня получены сведения, что лагерь благодаря ветрам и течению приблизился к ледоколу на 6 миль. Таким образом, до нашей ближайшей цели остается 67 миль, так как течением ледокол был немного отнесен назад».
Увы! Это сообщение ненадолго могло обнадежить красинцев. На их глазах продвижение во льдах замедлялось с каждым метром. Лед быстро сжимало. Толщина его была уже не меньше двух метров. На беду, повалил густой снег, и видимость уменьшилась до ста метров. К вечеру 3 июля мороз достиг 29 градусов по Цельсию! Мы кутались в полушубки и зябли. Невозможно было представить себе, что москвичи в эти дни загорают на москворецких пляжах!
Профессор Самойлович с часами в руках стоял на носу корабля, проверяя темп хода в тяжелых льдах. Невеселые были результаты этой проверки. За час было сделано шестнадцать ходов назад и пятнадцать ходов вперед. Каждое движение «Красина» назад для «разбега» продолжалось около двух минут. Ход вперед занимал около 1 минуты 20 секунд. Короче говоря, в течение одного часа только двадцать минут ушло на движение вперед. И за этот час напряженной борьбы со льдами «Красин» продвинулся всего на четыреста метров!
Да обойдем ли мы когда-нибудь эти черно-белые, мертвые, обледенелые острова!
Семь Островов
Михаил Иванович Ершов, старший механик ледокола, вслушиваясь в грохот винтов, различал в нем непривычные звуки, морщил лоб, хмурился, подзывал Эгги и Пономарева, водил их на левый борт корабля и просил прислушаться.
Ершов поднимал голову и, переводя взор с капитана на Пономарева и с Пономарева на капитана, говорил:
— А ведь стучит!
— Верно ли, что стучит?
— Стучит, Карл Павлович, я звук узнаю! Именно с левого.
С левого борта Ершов различил звуки, еще не понятные ни для кого. Стучал левый вал. Он стучал так, как никогда не стучит, если исправен. Подозрительный звук дал понять старшему механику Ершову, что с левым валом неблагополучно.
Каждый из трех винтов «Красина» — четырехлопастный. Каждая лопасть вылита из самой прочной стали, какая только тогда существовала.
Водитель «Ермака» Макаров говорил, что арктический лед не терпит насилия. С этим льдом приходилось бороться «Красину», и лед Арктики оказался сильнее стали, сделанной человеком.
Лопасть, ударившись об арктический лед, не сломала его, не разрушила, а сама слетела с винта и лежала уже где-то на дне океана.
В тот же день на «Красине» обнаружили повреждение и в рулевом аппарате. Лед, оправдывая утверждение Макарова, мстил ледоколу. По мнению механика Ершова, в момент, когда «Красин» отодвигался назад, чтобы с разбегу снова наброситься на ледяную твердь, руль уперся в льдину, льдина не подалась, и ограничитель в рулевом аппарате сломался, не выдержав напряжения…
Лишенный лопасти одного из винтов, с поврежденным рулевым аппаратом, «Красин» пытался обойти Семь Островов. Он едва двигался по сплошной, похожей на сушу, покрытую снегом, ледяной пустыне.
Придуманный мною заголовок в бюллетене «Мы приближаемся к цели» звучал уже иронически. В восемь часов 3 июля «Красин» остановился во льдах.
Продвижение дальше стало немыслимым.
Ночью в Москву, в Комитет помощи Нобиле, была отправлена тревожная радиограмма:
«Тяжелый торосистый лед не дает возможности идти вперед. Северным ветром лед сильно сжало. Туман рассеялся, определились по пеленгам на остров Росс и мыс Платен. Временно остановили машины в ожидании разрежения льда. Обнаружилось, что одна из четырех лопастей левого бортового винта обломана, по-видимому, этой ночью. Придется осторожней работать левой машиной во льду, ибо сейчас невозможно переменить лопасть. За последнюю вахту продвинулись на полкорпуса корабля».
Все те же шестьдесят семь миль отделяли нас от льдины группы Вильери!
— Шестьдесят семь миль! — горестно восклицал штурман Лекздынь. — Расстояние, которое в короткий срок можно пройти пешком! Но я не верю, что мы доберемся до лагеря. Лед переходит в наступление. Он уже повредил наш винт и руль.
«Шестьдесят семь миль» — эти слова были на устах каждого красинца. Штурман Петров на круглом столике у дивана, который служил мне жилищем, распластал карту и циркулем показывал, как это мало — «всего шестьдесят семь миль». Чухновский ходил взад и вперед, сутулился, не слышал обращенных к нему вопросов и выпытывал у Березкина тайны метеорологических условий ближайшего дня.
Самойлович предложил ждать.
— Передвижка льда может начаться вдруг, — говорил он. — Пусть будет благоприятный ветер, льды начнут продвигаться к северу, и путь на восток станет доступен. Так может случиться каждый час.
Но так не случалось. В Арктике не рождались благоприятные ветры. Лед стоял сплошной ледяной пустыней, которая тяжко упиралась в черные берега Норд-Остланда.
День 4 июля не принес ни утешения, ни новых надежд. На «Красине» напряженно шла жизнь, медленная и тревожная. Тревога была скрыта в словах даже самых случайных, которыми обменивались люди на корабле. Тревога была на лицах, в движениях, в тяжелом молчании людей.
Неизвестно, кто первый решил устроить в этот тягостный вечер концерт в нашей кают-компании.
В матросском кубрике и на палубе нередко можно было слышать игру на балалайках и мандолинах. Но мы и не знали, что в палубной и машинной команде за время похода организовался неплохой оркестр. И вот неожиданно этот оркестр — человек пятнадцать с балалайками и мандолинами в руках — появился в кают-компании.
Кают-компания тотчас наполнилась всеми свободными в этот час от вахты. Впервые под восемьдесят первой параллелью северной широты, в суровых арктических льдах зазвучали русские песни о «Степане Разине», «Вниз по матушке по Волге», «Светит месяц» и неизменные саратовские частушки. Могли ли мы в то время мечтать, что пройдет время и в сороковых годах нашего столетия русские песни и русские голоса уже не будут дивом даже у самого Северного полюса!
