Мишель Пессель - Путешествия в Мустанг и Бутан
Вообще перспективы скотоводства выглядели донельзя скверно, об этом мне озабоченно говорили все. В прошлые времена король заключал с губернатором тибетской области «Белая крепость» соглашение, по которому лоба могли, не платя возмещения, пасти своих яков на зеленых склонах Брахмапутры к северу от мустангской границы. Сейчас это невозможно.
На территории Мустанга гуляют дикие ветры, врывающиеся на плато через воронку между массивами Аннапурны и Дхаулагири и уносящие значительную часть муссонной влаги. Эти южные бури начинаются и прекращаются точно по часам: в полдень, когда воздух над Непалом нагревается, и после захода солнца, когда температура понижается. Жить в Мустанге — значит примириться с гигантским сквозняком, задувающим через открытую дверь Большой Гималайской щели.
Город Ло-Мантанг создан с учетом климата и занятий его обитателей. Все дома обращены глухой стеной к югу. Каждый этаж строго соответствует своему назначению. В первом держат скот и хранят припасы, туда же складывают караванный груз. Во втором этаже, где жилые помещения, проделаны узенькие окошки — только так можно сохранить тепло в зимнюю пору. А когда приходит жара, семья перебирается на крышу; осенью там обмолачивают цепом зерно и занимаются домашними делами. Стенки террас служат убежищем от ветра. Высокая городская южная стена не только защищает обитателей от воров и разбойных нападений — без нее жизнь была бы просто невозможной, настолько силен ветер. Песчаные бури за один сезон похоронили бы столицу. Город — это комфорт, оазис спокойствия посреди голых степей Мустанга.
На четвертый день по совету Пембы мы с Таши нанесли утренний визит Тсевану Ринцингу — «очень важному человеку, которому все известно», как отрекомендовали его. Ринцинг был нашим соседом. Он жил в просторном двухэтажном доме напротив зимнего королевского дворца, выходившего на главную площадь города. Сунув под чубу записную книжку, я с медвежьей грацией спустился по насечкам в бревне во двор.
Фасад дома Тсевана Ринцинга украшала солидная деревянная дверь; по обе стороны были два окна, закрытые снаружи шторами. Почему лоба вешают шторы не в комнате? Загадка.
Делают эти занавески из прочной шерстяной ткани и подтягивают кверху на веревочках. Красные, синие или ярко-белые наличники придают домам праздничный вид.
Дверь оказалась запертой на ключ. Ничего удивительного: у «очень важного человека», по-видимому, немало добра. Довольно долго мы стучали кулаками, прежде чем откуда-то сверху появилась старуха с громадным ключом. Звякнул массивный замок, и мы вошли. Правда, прежде я убедился, что здоровенный пес, зашедшийся от хриплого лая, как следует привязан.
Мы оказались в маленьком дворике-колодце, куда выходили крытые галереи. Узкая и крутая лестница из каменных ступеней вела на второй этаж. Новая дверь, уже не такая толстая, открылась без ключа. Просторную комнату слабо освещали лучи солнца, проникавшие через отверстие в потолке. Стены почернели от копоти; начищенные медные котелки блестели на грубо сколоченной подставке. В центре комнаты был квадратный очаг, обнесенный массивными деревянными балками.
К очагу со всех сторон примыкали покрытые ковром матрацы. Они были разной высоты, так что шесть человек могли разместиться на них сообразно со своим рангом и общественным положением. В самой низкой части «софы» молодая женщина кормила грудью ребенка. На почетном месте восседал Тсеван Ринцинг.
Это был мужчина редкой красоты: слегка раскосые глаза, нос прямой и тонкий, густые, гладко зачесанные волосы. В Европе он вполне сошел бы за хорошо загорелого киногероя. На Ринцинге была изящная темно-голубая чуба, из-под которой выглядывала белоснежная шелковая рубашка, застегнутая у ворота золотой пуговкой.
Манеры его были под стать внешности — учтивые и предупредительные. Он тотчас распорядился подать нам чай с молоком, но без соли. Женщина, кормившая ребенка, поднялась и вышла; я принял ее вначале за служанку, но, оказалось, что это жена хозяина, три недели назад принесшая счастливому отцу седьмого ребенка. В углу мальчик лет шести прилежно делал уроки под присмотром старого монаха. Острой деревянной палочкой он переписывал в чистую тетрадь буквы, пыхтя от старания и высунув кончик языка.
Тсеван Ринцинг явно гордился детьми. Разговор быстро перешел от погодных впечатлений к цели нашего пребывания в Ло. Потом хозяин спросил, нет ли у меня с собой лекарства для его жены и малыша. У мадам Ринцинг (мне следовало бы сказать — «у принцессы», поскольку она была одной из четырех дочерей короля) было на сей раз мало молока, и ребеночек выглядел хилым. Все, включая мать, полагали, что он умрет. Хозяйка без всякого стеснения показала мне грудь, но, увы, я не мог ей ничем помочь.
Проявив свою полную медицинскую несостоятельность, я завел речь об истории королевства Ло. Но после первого же вопроса Тсеван Ринцинг закрыл ладонью рот, как бы давая обет хранить молчание. При этом я заметил у него на руке массивное кольцо из зеленого нефрита, надетое почему-то на большой палец. Оно было шириной больше двух сантиметров и мешало двигать пальцем. Как и спущенные рукава чубы, это было знаком аристократизма — того, что руки не нужны для работы. Мое тоненькое золотое обручальное кольцо имело плебейский вид рядом с украшениями Тсевана. На левой руке у него красовался браслет в виде длинной золотой спирали. Эти спирали служат не только для декоративных целей, это своего рода удобная «чековая книжка» — по мере надобности от спирали отламывают кусочки, уменьшая свой личный золотой запас.
Будучи зятем короля и сыном покойного королевского министра, прославившегося своей ученостью, Тсеван Ринцинг имел все, что только может пожелать житель страны Ло. И он сознавал свою значительность. Разговор перешел на денежные дела. Ринцинг осведомился, не хотим ли мы продать ему кое-что из своего снаряжения. Я ответил, что не торгую вещами, но готов обменять их на книги по истории, если таковые найдутся. Глаза хозяина блеснули, и не успели мы допить крепчайший чай, как он повел нас в личную часовню, построенную там же, на втором этаже.
Молельня производила сильное впечатление. Сложнейший резной алтарь, покрытый красной краской и позолотой, украшали чудесные статуэтки святых, их было не меньше дюжины; по обе стороны алтаря тянулись полки с книгами — целая библиотека! Здесь находился полный ганджур в ста восьми томах. Но меня куда больше заинтересовали небольшие книжки, под тяжестью которых сгибались полки.
Тсеван Ринцинг, однако, не спешил допускать нас к своим богатствам. Любезным жестом он указал на рисованные свитки, развешанные по стенам против окна. Мой взгляд равнодушно скользнул по ним: рисунки были явной подделкой «под старину». Я заявил хозяину, что не собираюсь их покупать, но на всякий случай осведомился о стоимости. Тсеван Ринцинг, не задумываясь, назвал несусветную цену — раза в два дороже, чем такие вещи стоят у европейских антикваров. О книгах не было произнесено ни слова… Забегая вперед, скажу — это был первый и последний случай в Ло, когда мне торговали вещь, связанную с религией.
