Галимов Брячеслав - Демоны острова Пасхи
– О, боги, мужчины не только трусливы, но и глупы! – вскричала Мауна, взмахнув руками от досады. – Неужели ты не понимаешь, что Кане сам осудил себя, похитив посвященную деву, дочь верховного жреца, – да еще похитив ее из Священной рощи?! Разве я не говорила тебе с самого начала, что все это добром не кончится? Я сперва жалела в глубине души Кане, но после поняла, что его нечего жалеть, если он решился на такое преступление. Те, кто защищают его, тоже становятся преступниками! А нашему старосте следовало бы признать свои ошибки и попросить деревню, чтобы его переизбрали. Он, знающий Кане с пеленок; он, заботящийся о его воспитании, – кого он воспитал?… Нет, нам нужен другой староста! Нам нужен староста, который не побоится сказать прямо, что Кане – преступник, и мы отрекаемся от родства с ним и проклинаем его! Тогда мы заслужим уважение всех почтенных людей острова, тогда великий вождь Аравак окажет нам свою милость… Нет, нам обязательно нужен другой староста, – повторила Мауна, – и почему бы тебе не стать им? Разве ты хуже нынешнего старосты, разве у тебя нет ума и воли? Есть, – да побольше, чем у этого старика! Ты лучший мужчина в деревне!
Капуна закряхтел и почесал голову.
– Пожалуй, ты права… Но как мне осуждать Кане? Он мой друг, он мне как брат. Сколько раз он выручал меня… Неужто я должен отплатить ему черной неблагодарностью?
– Ну, тогда ты до седых волос будешь на побегушках у кого-нибудь, кто посмелее тебя и не побоится обвинений в неблагодарности! Он станет помыкать тобой, он заберет себе лучшее из того, что ты добудешь на охоте, на рыбной ловле или вырастишь на своем поле, а ты даже не посмеешь возразить ему! О, боги, – зачем я вышла замуж за этого человека?! Какой из него муж, какой отец моих детей? – Мауна опустилась на землю и зарыдала, закрыв лицо руками.
– Детей? – растерянно переспросил Капуна. – Уж не хочешь ли ты сказать…
– Да! – перебила его Мауна, продолжая плакать. – О, я несчастная, я понесла в чреве моем от этого слабого и безвольного человека! Лучше мне умереть, – умереть прямо сейчас, – чем всю жизнь страдать с таким мужем! О, сын мой, лучше тебе не появляться на свет, лучше тебе никогда не увидеть солнца, чем мучиться так, как мучаюсь я!
– Милая моя Мауна, не плачь, прошу тебя, мое сердце разрывается на части от твоих рыданий! – Капуна неуклюже попытался обнять жену, но она с гневом отбросила его руку. – Подумай, хотя бы, о нашем ребенке, вдруг у тебя случится выкидыш от огорчения? Я так рад, что у меня родится сын! Дорогая моя Мауна, не плачь, прошу тебя, – я сделаю всё что ты пожелаешь.
– Это правда? – спросила Мауна сквозь слезы.
– Да, да, да, сто раз – да! – Капуна приложил правую руку к груди. – Клянусь, я исполню все твои просьбы.
– Ты станешь старостой?
– Да… Но как мне стать им? А если меня не изберут?
– Это не твоя забота! Тебя изберут. Так ты станешь старостой?
– Да!
– И тогда ты вынесешь Кане приговор?
– Да. Нет, погоди!.. Но как же?…
– Бессовестный обманщик! Ступай прочь от меня! Как я могла тебе поверить?!
– Не плачь, не плачь, умоляю тебя!.. Да, я вынесу Кане приговор! Видишь, я согласен.
– Поклянись всеми богами, какие только есть в мире!
– Хорошо. Клянусь.
– Поклянись моей жизнью и моим здоровьем!
– Клянусь.
– Поклянись жизнью и здоровьем нашего сына!
– Клянусь.
– Поклянись жизнью и здоровьем всех наших будущих детей!
– Клянусь.
– Поклянись жизнью и здоровьем всего потомства твоего до скончания веков!
– Клянусь.
– Ладно. Теперь я тебе верю… Глупенький ты мой, иди ко мне, я тебя приласкаю! И зачем было противиться, зачем было так расстраивать меня, и расстраиваться самому? Я ведь тебе плохого не посоветую: ты же мой муж, любимый муж, и ты – отец моего ребенка. Ты только не спорь со мною, ты только делай, как я говорю, и все будет очень, очень хорошо, – гладя Капуну по голове, говорила Мауна.
Райский сад
Было на острове ущелье, равного которому по красоте не существовало в мире. Ущелье это располагалось в седловине Северной горы и спускалось к океану, а по дну здесь бежал ручей с чистейшей водой. По берегам ручья росли дивные нежные цветы, которые больше нигде на острове не встречались; по склонам горы стояли необыкновенные деревья, чьи могучие белые стволы были скручены, как жгуты, а высокие кроны покрыты густой широкой листвой; в древесной тени по плотной зеленой траве стелился кустарник с оранжевыми ягодами, – и повсюду причудливо свивались плети золотисто-коричневых лиан.
Именно сюда Кане привел Парэ; где ползком, где на четвереньках, они пролезли через огромные папоротники, закрывавшие вход в ущелье, – и Парэ, никогда прежде не бывавшая тут, застыла, пораженная великолепием этого прекрасного места.
– Здесь нет злых духов, – сказала она, оглядывая все вокруг и прислушиваясь к собственным ощущениям. – Духи этого ущелья добры и приветливы, время в нем течет легко и безболезненно для всего живого. Здесь можно прожить сотни лет, не состарившись.
Кане громко расхохотался:
– Этого я и хочу: чтобы мы прожили с тобой сотни лет, оставаясь вечно молодыми! И каждый день будет для нас праздником!
Парэ улыбнулась ему в ответ. Она не спрашивала его, как и чем они будут жить, – Кане был мужчина и подобные вопросы могли оскорбить его: мужчина всегда найдет пищу и кров для своей семьи. И сам Кане был уверен в этом, поэтому быстро и бодро он взялся за дело; на следующее утро он построил шалаш из ветвей деревьев и лиан, покрыл его травой и широкими листьями, а землю в нем устлал мягкими лепестками цветов. Парэ показалось, что у нее никогда не было такого чудесного жилища, – Дом Посвященных был ничто перед ним.
Закончив постройку, Кане позаботился о еде: уже к вечеру перед шалашом горел костер, а на нем запекались вкусные земляные клубни, которые Кане нашел в лесу. А еще через два дня у Кане и Парэ еды было в изобилии: разведав окрестности, Кане принес в ущелье и дичь, и сочные плоды, и жирную морскую рыбу, и съедобных улиток.
Парэ в эти дни тоже не сидела сложа руки: как всякая девушка на острове она умела изготавливать одежду из вымоченной и размягченной древесной коры, так что вещи получались мягкими и прочными, – а потом расписывать их яркими узорами, добывая краску из земли, сажи, сока растений и плодов; таким образом, не прошло и двух недель, как у Кане и Парэ появилась новая красивая одежда.
К концу месяца Кане и Парэ настолько обжились в своем ущелье, что им казалось, будто они провели здесь много-много лет. На рассвете птичье пение будило влюбленных, и они просыпались с улыбками на устах; птицы совсем не боялись их, садились на кусты возле шалаша и насвистывали свои песни, как будто стараясь превзойти друг друга в мастерстве. А потом, во время завтрака, пир звуков, запахов и красок гремел по всему лесу: солнечные блики, свет и тени, птичий свист, шелест листьев, журчание ручья, ароматы цветов, земли и воды, – все сливалось в одну чудесную мелодию. Она продолжалась до самого заката, постепенно стихая с наступлением темноты, и на смену ей приходил лунный гимн волшебной ночи.
