Галимов Брячеслав - Демоны острова Пасхи
– Что я хотел сказать, поведав вам эту притчу, о, великий вождь, о, мудрые старейшины, – продолжал третий староста. – Я хотел сказать, что если мы не покараем Кане, нас ждут большие несчастья. Доселе мы не знали, что такое святотатство, не было у нас и вопиющих случаев воровства, – поэтому боги были милостивы к нам. Страшно представить, что они с нами сделают, если мы оставим совершенное Кане преступление безнаказанным. Может быть, наш остров погрузится в пучину океана, может быть, расколется надвое, а возможно, боги сожгут его огнем небесным или подземным. И в довершение всех бед с Луны спустится на землю страшный зверь Рекуай, – и тогда горе тем, кто еще останется в живых!
Собрание молчало, пораженное этими ужасными картинами.
– Итак, какое решение мы примем? – спросил Аравак. – Оставим ли мы поступок Кане без последствий или сын рыбака понесет заслуженное наказание?
– Наказание! – хором прокричали старейшины. – Мы должны вернуть себе милость богов! Да минует нас их гнев! О, великий вождь, приказывай нам, повелевай нами, веди нас по дороге отмщения! Мы будем покорны твоей воле, как дети покорны воле родителей.
– Да свершится то, что должно свершиться! – торжественно и грозно произнес тогда Аравак. – Преступники понесут жестокую кару. Пусть объявят об этом по всему острову. Согласны ли вы, старейшины?
– Мы во всем согласны с тобой, великий вождь, – отвечали они.
* * *Деревня, в которой раньше жил Кане, внезапно стала многолюдной. Жители других деревень зачастили сюда, едва по острову разнеслась весть о похищении дочери верховного жреца. Они приходили под разными предлогами – поменять дичь на рыбу, или рыбу на дичь, прикупить батат или продать его, подарить или принять в дар мелкие домашние вещицы; наконец, просто узнать, что нового делается на острове. Но все приходящие, рано или поздно и как бы невзначай, просили показать им хижину Кане, а когда им показывали ее, долго рассматривали эту хижину снаружи, а потом и внутри, и на лицах их появлялось трепетное выражение робости и почтения.
Односельчане Кане быстро смекнули, что из такого паломничества можно извлечь выгоду. Обмен и купля-продажа, совершаемые в деревне, за одну лишь неделю превзошли свои обычные годовые размеры; сельчане стремительно богатели, – таким образом, ужасный, святотатственный и богохульный поступок Кане пошел им на пользу. Боги явно не собирались карать деревню за то, что она породила и воспитала Кане.
Пока мужчины с радостью подсчитывали барыши и пили веселящий хмельной напиток, женщины очень ловко поставили паломничество на широкую ногу. Они встречали гостей еще за околицей и сразу предлагали что-нибудь купить или выменять; затем они вели их от дома к дому, опутывая, как цепкой паутиной, разговорами о Кане, о его жизни и приключениях, – и продолжая при этом свои выгодные торговые операции. Только убедившись, что с гостей больше получить нечего, они подводили их к хижине Кане, но и здесь удивительные истории не прекращались: напротив, они достигали своего высшего развития, обрастая потрясающими душу подробностями.
Выяснялось, например, что Кане с детства дружил с духами и демонами. Будучи сиротой, он добился их сочувствия и покровительства, и они помогали ему во всех делах. Рыба сама шла к нему на крючок, лесные птицы сами лезли в силки; батат, который сажал Кане, давал стократный урожай. Не зная ни в чем нужды, Кане проводил время в забавах и колдовстве: одна из женщин рассказывала, как он научил ее кур говорить по-человечески, – когда женщина давала им корм, они просили ее о добавке и даже ругали за то, что она кормит их отбросами. Другая женщина вспоминала, как посуда в ее доме начала петь и танцевать, а после вдруг перессорилась между собой и подралась, так что остались одни черепки. Третья женщина жаловалась, что Кане опутал саму ее колдовскими чарами, и она стала прыгать по двору и свистеть, как весенняя птица, до смерти испугав своего мужа, решившего, что его жена обезумела.
Много, много еще другого рассказывали женщины пришедшим в деревню гостям: и о способности Кане летать по воздуху, и о том, как он морочил односельчан, оборачиваясь деревом или камнем, и о его общении с демонами в своей хижине (вот, в этой самой). Потрясенные гости уже не решались подойти к хижине и осматривали ее издалека; возвратившись домой, они пересказывали все эти истории о Кане, приукрашивая их кое-какими подробностями. В итоге, по острову скоро стали ходить легенды о невероятной силе колдовства Кане, но это не отпугнуло желающих посетить его родную деревню и поглазеть на его хижину, – наоборот, поток гостей возрастал, на что и рассчитывали хитрые женщины.
Мауна, молодая жена Капуны, как-то незаметно взяла на себя руководство жизнью всей деревни: староста никогда не вмешивался в женские дела, по опыту зная, что это чревато неприятностями; он довольствовался своей ролью деревенского правителя и не стремился к большему. Но Мауна желала полной власти, хотя и не могла управлять на законных основаниях – никогда на острове не правили женщины, это было запрещено. Власть имела священный характер, также как жречество, и женщинам не было доступа ни к тому, ни к другому; девы, посвятившие себя богам, не шли в счет, ибо они отреклись от мирской жизни, – нельзя же было отречься от мирской жизни и управлять ею! Таким образом, женщины были бесправны во власти и в священстве, но у них оставался верный способ воздействия на эти мужские дела – воздействовать на самих мужчин.
Конечно же, Мауна начала с самого близкого и доступного для нее мужчины – со своего мужа.
– Послушай, Капуна, – говорила она ему утром за завтраком, – объясни мне, почему наш староста не пошел в Священный поселок на собрание старейшин, которое созывал вождь Аравак?
– Ну, как же ты не можешь понять, – снисходительно отвечал ей Капуна, – ему нельзя было идти. На собрании он оказался бы в неприятном положении: за что ему подать свой голос – за оправдание или за осуждение Кане? Если за оправдание, то подумали бы, что он выгораживает односельчанина; если за осуждение, подумали бы, что наш староста выгораживает себя.
– О, боги, как трусливы мужчины! – возмущением воскликнула Мауна. – Если он наш староста, то должен был прежде всего подумать о нашей деревне!
– Как это? – не понял Капуна.
– Ему следовало решительно высказаться за осуждение Кане! – отрезала Мауна.
Капуна с изумлением уставился на жену.
– Как ты могла вымолвить такое?! Осудить Кане?! Которого он знает с пеленок? Которого воспитывала вся деревня? Которого мы все знаем и любим? Осудить моего лучшего друга?! Как у тебя язык повернулся такое сказать!
