Марина Москвина - Небесные тихоходы
Тогда он становился всем и был везде.
Он был ужасно веселый, все время шутил, смеялся.
— Они пытаются одурачить меня! — Он страшно удивлялся. — Они разве не знают, что это я дурачу весь мир?
Он был не против религиозных ритуалов и церемоний, но никому не позволял на этом сосредотачиваться.
— Все ваши действия — это молитва, — он говорил. — Все деревья готовы исполнить ваши желания. Вся вода — это Ганга. И вся земля — это святая земля Варанаси…
В нем была любовь, которую невозможно описать никакими словами. Одна сплошная любовь, вот и вся религия.
— Любовь, — говорил он, — обладает большей мощью, чем электричество.
И добавлял:
— Смотрите, не выбрасывайте никого из своего сердца. Это самое худшее наказание. Еще его никто не заслужил.
Так вот, Махараджи очень любил поэму «Рамаяна», особенно главу, в которой повествуется о подвигах Ханумана — мудрого обаятельного существа в облике обезьяны, чья преданность Раме до такой степени приблизила его к Богу, что Ханумана звали «дыхание самого Рамы».
Говорят, у Махараджи с этим Хануманом была странная, таинственная связь. Храмы, которые открывал Махараджи, он посвящал Хануману. И время от времени рассказывал историю, в которой, все подозревали, речь идет о самом Махараджи.
В одной деревеньке был храм Ханумана. Туда местные жители приносили сладости, доверяя старому жрецу предложить их подношения Хануману. Тот входил в комнату, где стояла статуя, задергивал за собой занавеску, произносил магические мантры и протягивал угощение мурти. Потом немного сладостей откладывал в блюдечко, чтобы угостить местных ребятишек, а остальное возвращал преданным как благословение Ханумана.
Однажды старику пришлось отлучиться, и прихожан с их сладостями встретил юноша, который присматривал за храмом. Он предложил Хануману гостинцы. Тот ни гугу. Молодой человек расстроился, рассердился, схватил палку и стал колотить священную статую, требуя принять подношение. Вдруг — раз! — и блюдо опустело.
Могу себе представить, как, радостный, он вылетел из-под занавески и сообщил, что Хануман принял их дары до последней крошки. Конечно, те решили, что он сам все съел, и задали ему хорошую трепку.
Великолепен финал этой истории.
— Всю жизнь я мечтал, чтобы Хануман принял мои подношения! Но так и не дождался, — воскликнул священник, когда вернулся. — А этот парень так чист, что Хануман уважил его!
Вторая история произошла в храме Ханумана в Каинчи, недалеко от Алморы. Во время освящения мурти Махараджи сказал:
— Давайте получим благословение Ханумана. Принесите ведро молока, мы его угостим. Только вы отвернитесь и закройте глаза.
Все послушались. А один человек подумал: «Всегда хотел увидеть, как кормят мурти. Открою глаза и посмотрю».
— Откроешь глаза — ослепнешь, — громко сказал Махараджи.
И тут они почувствовали, что атмосфера в комнате изменилась. Даже сквозь зажмуренные глаза пробивался яркий свет, и послышался звук, будто кто-то пьет. Потом все увидели опустевшее ведро и лужицу молока на полу, а несколько капель молока стекало с губ Ханумана. Махараджи велел им собрать с пола оставшееся молоко и раздать его преданным — как благословение.
…В общем, когда мой Лёня деловито зашел к нам с Гошей сфотографировать даблоида на фоне мурти богини, он увидел, что палочки благовоний догорают, я сижу с блаженной улыбкой в религиозном трансе, а Хем Чандра Гоши собирает с грязного пола белые сладкие плитки и сует их мне в рот.
— Что тут происходит?! — строго сказал Лёня. — Ну-ка, Гоша, не надо совать ей в рот ничего!!!
И теперь всегда, стоит мне призвать мою семью к чистоте и гигиене, Лёня вспоминает об этом вопиющем эпизоде:
— А помнишь, — говорит он, — помнишь, как тебя в индийском храме угощали сладкими плитками? С пола собирали и совали тебе в рот. А ты их уплетала, будучи в экстазе! И мы всё думали потом — не случится ли чего? Хорошо, что дальше у нас было столько разных неприятностей, что мы быстро об этом забыли.
Глава 10. «Снежный ангел»
Еще до поездки в Индию зимой на Урале в городке Нижние Серги Лёня снял видеофильм «Снежный ангел» с самим собой в главной роли. Я ему сшила крылья из белого синтепона, усыпала их бисером и блестками. Сюжет был такой: человек в черной шапке цигейковой, в валенках, в телогрейке привязал себе крылья и буквально по пояс в снегу поднимается на гору Кукан. Метель, пурга, он падает, встает, пробирается сквозь снежные заносы, карабкается, тяжело дыша, все это происходит под Лёнино горловое пение и его любительский аккомпанемент на фисгармонии моей мамы… Он взбирается на вершину, стоит, обозревая бескрайний уральский простор с закатным солнцем в дымке за горой, потом начинает топтаться, примериваться, раскачивать крыльями из стороны в сторону, готовится полететь. И, наконец, отрывается от земли… Дальше с высоты мы видим, что он идет внизу под горой. Впереди у него — неоглядная снежная ширь, дым очагов стелется за спиной, а он шагает в валенках и с крыльями — непонятно куда, пока не превращается в точку и не исчезает из виду.
Этот фильм показался мне таинственным и неясным. Я спросила у Лёни, какая у него была сверхзадача.
— Сверхзадача этого фильма? — радостно отзывается Лёня. — Тут нет сверхзадачи. Есть просто задача: забраться на гору и прыгнуть с матерчатыми крыльями. И полететь. Вот и все. Больше ничего. Попробовал прыгнуть с горы Кукан на Урале, думал, полечу, а у меня ничего не вышло. Кубарем скатился и дальше пошел. Ладно, подумал я, надо забраться повыше. Может быть, в этом дело? А где повыше? В Гималаях.
— Поэтому, — говорил мне Лёня еще в Москве, — если я рискну, поеду с тобой в Индию, то лишь затем, чтобы снять «Снежный ангел — два», как я прыгаю с гималайских гор.
— Понимаешь, — он бормотал возбужденно уже осенью, поднимаясь от высокогорного индусского храма Касар Дэви, вверх по скалистой тропе среди сосен и окаменевших деревьев, на ходу нацепляя ангельские крылья, — на Урале все это казалось каким-то безумием. А в Гималаях получается целая философия. В общем, не знаю, скажи сама, зачем я это делаю, — подвел он итог. — Надо же как-то оправдать мое присутствие в этом регионе.
Так он шагал, не ведая усталости, пока не кончился лес и мы не оказались на вершине высокого перевала. Вдаль за горизонт уходили выжженные солнцем холмы. А прямо перед нами в немереных и бездонных глубинах все же открывалась изумрудная долина.
Лёня стал внимательно обследовать натуру, подыскивать подходящий пейзаж и внушительный отрог, откуда он мог бы живописно сорваться и полететь над горами, но под этим самым отрогом виделась ему незаметная для стороннего глаза приступочка. Мало ли, вдруг опять что-нибудь не получится?..
