Рене де Баржи - В стране минувшего
А в эту ночь никого не было видно, ничего не слышно.
Напрасно Леон пытливо вглядывался в царящую темноту.
Ни крокодилов, ни птиц… никого.
— Это удивительно, — думал Беран.
И он не мог заснуть, в глубине души чего-то ожидая. Чего? Он не мог сказать. Но бессознательно он был убежден, что опасность, которая нависла, с минуты на минуту могла явиться воочию.
Но миновала полночь, и не было ничего, что бы подкрепило его беспокойство.
Он растолкал Мадембу и улегся на дне лодки; негр, в свою очередь, стал караулить.
Тем не менее, Беран не мог заснуть.
Необычная нервность не покидала его: он лежал с широко раскрытыми глазами, с настороженным слухом, с бьющимся сердцем. А часы проходили медленно, тяжко, среди неизменного безмолвия, в той же темноте, которая мало-помалу начинала редеть.
День наступал.
Беран удивился, найдя себя под фикусом, удивился и тому, что вокруг все оставалось по-прежнему.
Ничего не случилось.
Берану было смешно за свой ночной страх.
— Однако, я тоже становлюсь неврастеником. Неужели модная болезнь не миновала и меня? Как будто уже поздно, я бы должен был заболеть раньше.
Веселый, с чувством облегчения, почти избавления, он подал сигнал к отъезду.
Мадемба также выглядел бодрым, повеселевшим.
Он снова принялся за свою простодушную болтовню, которая потешала Берана, рассказывал истории, удивлялся всему, что видел.
А между тем местность опять изменилась. Незаметно они очутились в местах, часто непроходимых; продвигаться становилось все труднее и труднее.
Это заставляло предполагать, что экваториальный лес рос под водой болота и иногда становился видимым, выступая на поверхность.
Фикусов было очень много. Пальмы неизвестного вида высились своими гигантскими стволами.
Манговые деревья и огромные пучкообразные кокосовые пальмы, теснясь, выступали из воды и поднимали вверх свои густые кроны.
Появлялись тысячи разнообразных деревьев, вытесняющие те, которые видел Беран раньше, но, в свою очередь, уступающие место новым, более необычайным, гигантским видам, — ботанических знаний Берана недоставало, чтоб их классифицировать. Растения также становились необыкновенно сильными и высокими.
Папоротники в изобилии росли в мелких кустарниках и под деревьями. Некоторые достигали поразительной величины.
Показались чудовищные плауны, а по мере продвижения вперед попадались другие, еще более удивительные и чудовищные.
— Очевидно, — думал Леон, — здесь в высшей степени благоприятная почва для роста этих растений. Жара, вода, влажность, жирный пласт, накопленный веками в болоте от перегнивания разнообразных органических остатков: травы, веток и корней… И тем не менее, это совершенно неожиданно… ведь это почти доисторический пейзаж.
Несколько раз пробовал он рукой болотную воду, и каждый раз она была теплой.
Животных никаких не было. За двадцать четыре часа они видели только одного крокодила.
В лианах, обвивавших стволы деревьев, в роскошных зеленых кустарниках не было ни одной змеи, ни одной птицы, ни одной обезьяны.
Полное отсутствие зверей удивило молодого исследователя.
Не исчезли только насекомые. Многие из них могли привести в замешательство своей формой, никогда не виданной, и незнакомой окраской.
Но Беран не знал энтомологию настолько, чтоб отличать их характерные признаки, классифицировать их, даже просто распознавать их.
Он часто думал:
— Если только наши ученые проникли в эти места, — а это почти несомненно, — то их ждало здесь немало интересных неожиданностей при виде этой доселе невиданной флоры, этих редких зверьков, да и всего, что есть здесь необычного. Несомненно, они должны были надолго остановиться в этих краях. Чтоб изучить и определить все эти растения, деревья, всех этих насекомых, им понадобилось много времени. А минералогия? А палеонтология? Я не касаюсь того, что могут скрывать в себе воды болота. Не может быть сомнения, что они содержат следы вымерших животных. Ученые должны исследовать эти глубины, собрать многочисленные остатки. Все это требует много времени.
Таким образом, он пришел к убеждению, что экспедиция должна была сильно запоздать в своем продвижении благодаря тому, что на пути ей встречалось много интересного… К вечеру лодка остановилась перед громадными гранитными скалами, выступавшими из воды.
Они занимали такое большое пространство, что нечего было и мечтать объехать их до ночи.
Мадемба, однако, колебался причаливать к этим гигантским стенам.
Их склоны были покрыты богатой растительностью.
Громадные глыбы были прорезаны протоками. Точно какая-то гигантская рука проделала безукоризненные каналы через эти крепкие скалы. Вода, протекавшая через эти проходы, казалась густой, плотной, причудливо отсвечивающей, как расплавленный металл.
— Мессиэ, — проговорил Мадемба, — почему мы не идти дальше?
И он указал на один канал, более широкий, чем другие, который шел прямо между двумя крутыми гранитными утесами.
— Поезжай, — беззаботно отозвался Беран.
Он любовался чудесной панорамой.
Большие каменные уступы, погружаясь в воду, производили впечатление дикого, нелюдимого уединения…
Растения, прицепившись к расщелинам скалы, поднимались вертикально к небу, выпуская свои густолиственные ветви. Ветки других растений вытягивались горизонтально и, переплетаясь с соседними кустами, образовывали зеленые, прохладные своды.
А те, у которых стебли были слабы, те не могли расти в вышину, падали, сползали и свешивались вдоль утесов.
Но и здесь ни одного животного.
Мадембе это не нравилось, и он тревожно покачивал головой.
— Так нам гораздо покойнее, — возражал Леон, — я совсем не гонюсь за компанией змей и крокодилов, мой друг.
Негр не настаивал и умелой рукой направил лодку в узкий проход.
Гранитные глыбы вздымались над водой более, чем на двести и триста метров; в этом коридоре пришлось плыть.
Было душно, недоставало воздуха. Жара увеличивалась, и Беран, коснувшись камня рукой, почувствовал, что он горяч, как песок в пустыне.
Мадемба упорно работал веслами. А конца протоку все еще не было.
Неожиданно встретился изгиб. Лодка повернула влево и, пройдя поворот, Беран заметил что-то вроде бухты, или скорее котловину, образованную скалами.
Она имела продолговатую форму, малая по размерам, и походила на чашку, поставленную между крутыми скалами, сжимавшими ее со всех сторон. Но никакого другого выхода.
