Рене де Баржи - В стране минувшего
Две из них, — настигнутые врасплох, упали в воду. Другие все же не стали осторожнее. Очевидно, эти неповинные пернатые ничего не поняли; Леону стало жаль их, и своих выстрелов он не повторял. В течение трех дней и трех ночей плыли таким образом исследователь с негром.
Но характер местности незаметно менялся.
Деревья становились выше, многочисленнее, роскошнее. Трава почти исчезла под их свежей тенью.
Кое-где оставались еще кусты по берегам больших островов, образованных сплетавшейся растительностью.
Продвигаться вперед стало гораздо легче.
Теперь казалось, что проезжали через лес по одной из речек, как это бывает в Америке.
Но вода была везде.
Она просвечивала через листву, между стволами, сквозь густые заросли.
Теперь это было одно из чудеснейших мест.
Беран испытывал блаженство, почти инстинктивное, проезжая в этой приятной свежей тени, под зелеными сводами, между громадными стволами, ветки которых иногда спускались до самой воды…
Необычайным одиночеством веяло от этого пейзажа. В сумерках леса, в переливах света и тени, там, где блестела вода, в торжественном безмолвии, царящем тут, было что-то печальное, пустынное, тоскливое.
Даже Мадемба, до сих пор веселый и беззаботный, был подавлен, мрачен, озабочен.
Таинственная давящая тишина тяготила и это непосредственное создание.
Нигде и никогда Беран не чувствовал себя таким далеким от всех, затерянным, как бы навсегда отрезанным от мира…
Грусть овладела им, он испытывал странную тревогу.
Как всегда в этих широтах, глубокая ночь наступила сразу, без сумеречных переходов. И среди высоких деревьев она, казалось, была еще загадочнее и тревожнее.
Серо-зеленая вода отражала причудливые силуэты, странные тени, забавные отсветы.
И вдруг Беран почувствовал, что тяжелое, необъяснимое беспокойство овладело им.
Если б он мог, он бы немедленно вернулся на пост Инонго, в гостеприимный уют прохладных комнат, в общество Райнара, дружески к нему расположенного. Если б он не сдержал себя, он бы закричал Мадембе, чтоб он поворачивал.
Негр молча продолжал грести. Иногда он вдруг поднимал голову и со страхом и подозрительностью вглядывался в окружающие предметы.
Быть может, его почти животный инстинкт подозревал какую-нибудь опасность?
Беран, удивленный, спросил:
— Что с тобой, Мадемба?
Тот тихо, дрожащим голосом проговорил:
— Мадемба не знает… Мадемба думать, здесь нет хорошо…
Итак, бессознательно негр и утонченно образованный европеец испытывали одни и те же ощущения чего-то нелепого, тревожного, наводящего на подозрение.
Однородность их впечатлений удивила Берана. Чтоб отделаться от томивших его болезненных ощущений, он намеренно громко приказал:
— Бесполезно плыть дальше в такую ночь, Мадемба. Мы остановимся здесь. Мы пообедаем и переночуем среди этих деревьев.
Леон указал на гигантский фикус; его ветви пускали в воде корни, они разрастались в иле, на дне болота, и, в свою очередь, становились стволами, из которых выходили новые веточки.
Это дерево представляло собой нечто вроде потайного убежища, под которым протекала чистая вода.
Мадемба, не говоря ни слова, подвел лодку к одной из этих естественных арок, остановил ее, и в этом защищенном месте можно было не бояться ни диких зверей, ни ветра, ни дождя.
Как бы с усилием Беран встал, взял один из ящиков с провизией и открыл его.
Он не мог освободиться от необычайной тяжести, которая налегла на него.
Он хотел говорить, принудить себя смеяться, вызвать хорошее настроение в своем простодушном спутнике.
Невозможно…
Какой-то внутренний холод, точно саваном, облегал его тело. А в его уме эта глубокая, жуткая ночь воспринималась какой-то таинственной тенью…
Он молча уселся и медленно принялся за еду…
Глава II
КОШМАРНОЕ ВИДЕНИЕ
Они спали по очереди.
Осторожность была необходима.
Конечно, бояться неожиданного появления разбойников или воров не приходилось. Но в этих болотах, где не бывало ни одно человеческое существо, другие опасности подстерегали смелых путешественников. Опасности, порожденные самой природой и животными.
Крокодилы, змеи и другие звери могли появиться и напасть на людей.
Из благоразумия они стерегли друг друга и обычно Беран засыпал первый, а Мадемба бодрствовал. Затем, около полуночи, Леон заменял негра, а тот укладывался на дне лодки и немедленно начинал храпеть.
Уже четвертую ночь путешественники проводили в болоте, и никогда еще на Берана так сильно не действовало окружающее безмолвие и темнота.
Некоторые натуры не могут выносить в одиночестве наступления ночи, но это люди с больными нервами, а Беран к ним не принадлежал. Здоровое равновесие его натуры никогда не знало смутного страха и этой неопределенной тоски.
Недаром он объехал свет, подвергаясь большим опасностям, и страх никогда не колебал его хладнокровия и его спокойной смелости.
Так почему же в эту ночь он испытывал какую-то инстинктивную, тяжелую, нелепую тревогу?
Внутреннее чувство как будто предупреждало его, что ему что-то угрожает.
Но что?
Он этого не знал, и его разум возмущался против этого чисто физического, чисто животного чувства. Он сердился на себя за этот почти ребяческий страх и пытался от него отделаться.
Но окружающая обстановка, несомненно, производила странное впечатление.
К тому же в болоте была исключительная жара, жара непривычная. Не то чтоб она доходила до крайности, но она отличалась от той, которую Беран привык переносить в этом климате.
Обычно палящая жара излучалась сияющим, горячим солнцем в течение дневных часов. Земля насыщалась им и ночью испаряла сырые туманы.
Здесь было совсем по-иному.
Казалось, что жара исходила от самой почвы, от болота, била ключом из недр земли и затем разливалась в воздухе. Беран опустил пальцы в воду — она была почти теплая.
— Любопытно, — прошептал молодой человек.
Затем еще другое явление удивило его. Последние три ночи звери не переставали бродить вокруг лодки с тупой настойчивостью хищников, которые чуют добычу, подкарауливают ее, терпеливо выжидая.
Среди водяных растений светились фосфорическим блеском маленькие глазки крокодила, стоявшего на страже; птицы усаживались в листве кустарников и по временам чистили свои перья, издавая резкие звуки.
А в эту ночь никого не было видно, ничего не слышно.
Напрасно Леон пытливо вглядывался в царящую темноту.
