Юрий Аракчеев - Зажечь свечу
«Подкидыш» был на месте.
Фрол пришел на полчаса раньше времени, однако ему повезло: конвейер стоял. Ночная смена уже сдала тридцать моторов — дали разрешение на меньший срок обкатки, — но на сборочном конвейере случился простой: не подвезли вовремя поршни.
Фрол снял один из моторов Ивана и поставил «подкидыша». Затем он отправился к окрасчику из ночной смены и налил в баночку краски.
— Воняешь здесь, — недовольно буркнул Иван, когда Фрол принялся за окраску.
— Ничего, проветрим, — сказал Фрол. — Потерпи уж…
Он почистил «подкидыша» шкуркой, потом окрасил блок цилиндров, корзинку, коробку передач, удлинитель, подцепил «подкидыша» тельфером и на весу окрасил масляный картер. От краски саднило в горле, но «подкидыш» преображался на глазах, и вскоре он уже висел перед Фролом новенький, сверкающий самолетной краской, нарядный — словно детская игрушка на елке.
Появился Федор-маленький с Сергеем, зазвучал голос Арсения Самойловича. Опоздал Умейко. Степа Солдатов, Феня, не спеша сел на свой стул. Пошел конвейер.
Двадцать девятое число — не шутка! Фрол опустил «подкидыша» и поставил к стенке: торопиться некуда, подождем. И только после обеда, сдав, как и вчера, пять моторов, Фрол осторожно водрузил питомца своего на свободный стенд. Еще раз проверил все особенно тщательно, подсоединил масло, воду, ток для трамблера. Включил стартер. И нажал на рычажок карбюратора.
«Подкидыш» поупрямился, попрыгал немного, пофыркал недоверчиво, вздрогнул наконец как-то по-особенному, отчего у Фрола вдруг часто и сильно забилось сердце, заработал сам — ровно, мощно, — задрожал, набираясь сил, запел… И, обойдя мотор, подойдя к нему со стороны выхлопного коллектора, Фрол вдруг лицом, руками, грудью ощутил здоровое свежее тепло, исходившее от него.
«Подкидыш» ожил.
Фрол обкатал его вместе с другими моторами, нарочно стараясь не отдавать ему предпочтения перед другими, хотя и слышал все время его особенно ровный и мощный голос. Позвал Феню, чтоб принял.
— Хороший мотор. Молодец, Фрол Федорыч, — сказал Феня, ставя свои закорючки.
Снял затем Фрол «подкидыша» тельфером, ловко подцепив за прочное устье выхлопного коллектора, подвел к конвейеру, продел крюк конвейера в ушко на блоке, укрепил удлинитель другим крючком, отцепил тельфер.
Мотор качнулся несколько раз, повис и пополз к отверстию в потолке ЛИДы — на главный конвейер сборки.
— Давай-давай, ползи… Ступай, — сказал Фрол с внезапной бодростью и похлопал его на прощанье по теплому боку. — Ступай-ступай, сынок, ничего…
И, только проводив его глазами до выходных ворот ЛИДы и взглянув в последний раз на его серебристую корзинку, на картер, похожий на приплюснутый рыбий живот, на карбюратор, который выделялся своим зеленоватым металлом, Фрол вздохнул и огляделся.
Его ждала работа.
ЗАПАХ БЕРЕЗ
Был июнь. Меня будоражат июньские длинные дни, а когда они проходят, становится грустно. Наступает душный июль, затем август со своими прохладными звездными ночами, сентябрь… а там и зима… На следующий год все повторяется: и опять ожидание весны, потом волнение, «охота к перемене мест», июньские робкие ночи и чувство чего-то несбывшегося…
В то время я работал на установке декораций в оперном театре. Воскресенья и праздники для нас всегда были самыми напряженными днями: шло по два спектакля. Бывало, выгородишь вечером сцену и смотришь в зал сквозь специальное окошко в занавесе на людей, ожидающих, праздных. А когда начиналось действие, я садился где-нибудь в углу за кулисами, слушал музыку и певцов, потом выходил из театра и шагал по Театральному проезду. Шумный и праздничный, он пестрел людьми, огнями.
Отдыхали мы в понедельник. Хотя он и не был для нас «тяжелым днем», но почему-то, как правило, в наш выходной с утра портилась погода.
Но в тот памятный мне июнь погода каждый день стояла великолепная…
В одно из воскресений вечером я вдруг по старой памяти решил провести свой выходной день на рыбалке. Принес с чердака рыбацкую сумку, удочки и около часу ночи вышел из дому.
У метро стихало воскресное оживление. Люди прощались, расходились, разъезжались по домам — все еще праздничные, нарядные в ярком электрическом свете. А я — одетый в поношенную штормовку, с потертой сумкой, с удочками — был уже не от мира сего.
В пустых по-ночному вагонах метро дремали одинокие пассажиры, устало светили лампы, медленно набирал ход, машинально мчался и не спеша останавливался сонный поезд.
Среди полутемных платформ вокзала я нашел свою электричку, сел в вагон. У горизонта уже начинало светлеть. Когда вагон дернулся и привычно застучали колеса, я прислонился к стенке и задремал.
Что было потом?..
Я шел по длинной пустой дороге. По обеим сторонам ее стояли дома, серые, равнодушные и тоже как будто пустые. Уже рассвело. Руки мои в робком свете были чуть фиолетовыми и холодными — так всегда бывает в ранние утра.
Дома скоро кончились, начались поля, овраги, кустарник. Я казался себе маленьким и одиноким, но словно бы ощущал беспредельность земли — все эти пригорки и овраги, леса и болота на обширной поверхности, уходящей за горизонт.
Надо мной бесшумно, неотвратимо свершалось непременное: менялись краски, розовело небо, и я понимал, видел, как огромная наша планета медленно поворачивается, подставляя остывший за ночь бок солнцу.
Не чувствуя ног, я летел как на крыльях, и воздух переполнял легкие. В кустарнике у дороги щелкали соловьи.
Потом был ослепительный день. Искрящаяся рябь на воде, убаюкивающее покачивание, непрестанный плеск волн о лодку, словно кто-то легонько постукивает о ее дно, солнце, солнце и душистая тень прибрежного леса. Отчего так пахнет в гуще берез? Я нюхал ветки, растирал листья между ладонями. Откуда этот цветочный запах, когда вокруг нет цветов?
Я плыл по большому водохранилищу с его бесчисленными притоками, бухтами; приближался к берегу там, где над тихой водой свисали ветви деревьев, пробовал ловить рыбу, хотя клева не было. Я наломал веток лиственницы с прошлогодними сухими шишками и поставил их в бадейку для рыбы, затем добавил еще веток березы… Лодка моя была моим домом, крошечным плавучим островком — пусть не скорлупкой, затерянной в волнах океана, но все же бесконечно одинокой среди заливов, проливов и плесов. Я пристал к острову, ходил по нему, как Робинзон, но остров оказался слишком малым, к тому же он был наполовину затоплен, и несколько деревьев, растущих на нем, стояли в воде. Возле стволов плескалась, выпрыгивая из воды, рыба. Я опять сел в лодку, поплыл.
