Луи Жаколио - Месть каторжника
Впрочем, обвинение и так не было обеспечено, сотни раз видели, как Карл, бывавший на бирже со своим патроном, производил самые грандиозные операции на глазах и с одобрения последнего. Но во что бы то ни стало нужно было добиться обвинения, и это было достигнуто тем, что передали все дело в другую сессию суда, где был соответственно подобран состав присяжных. Когда читали приговор, присуждавший несчастных молодых людей к двадцатилетней каторге, в зале суда поднялся целый скандал. Судьи и присяжные были освистаны, а известный банкир Р.. , написал на другой день осужденным письмо, которое он сообщил во все газеты, так что его могла читать вся Франция: «Милостивые государи! — писал он, — я следил за вашим процессом со вниманием, которого он заслуживает. Помните, что когда и как бы вам не удалось уйти из Кайенны при поддержке всех честных людей, в вашем распоряжении всегда два места главных кассиров — без всяких залогов — в наших банках в Лондоне и Вене. В ожидании имею честь уведомить вас, что мною будет выдан чек на какую бы то ни было сумму, при первом вашем требовании в зачет жалования, так как я считаю вас, начиная с сегодняшнего дня, состоящими у нас на службе и пользующимися неограниченным отпуском, с сохранением полного содержания».
— Можешь судить о том впечатлении, какое произвело подобное письмо, написанное одним из величайших финансистов нашего времени. Теперь ты понимаешь, кто это имел такое, несколько странное мужество быть председателем суда в этом весьма печальном деле?
— Признаюсь…
— Это де Марсэ.
— Это невозможно!
— Да, я тоже, как и ты, говорил, что это невозможно, тем не менее это так. Но этого еще мало, когда присяжные и в новом составе, поколебленные непоследовательностью обвинения и многочисленными доказательствами в пользу невинности обвиняемых, казалось, были в нерешительности относительно того мнения, которое они должны будут сейчас высказать, де Марсэ в дьявольски ловко составленной заключительной речи, когда прения сторон были уже закончены, и защита не имела возможности более отвечать, разобрал один за другим все доводы в пользу обвинения и буквально насильно заставил вынести обвинительный вердикт по двум вопросам — о подделке коммерческих документов и затем о воровстве.
— Теперь ты знаешь уже, кто был старшиной присяжных в этом ужасном деле! Это был Пети-Лендрю, нотариус герцога де Жерси…
— Тот самый, который был зарезан в эту ночь?
— Да тот, который уплатил в эту ночь свой старый долг!
— Ты сказал: уплатил долг?
— Как, ты не понимаешь?
— Признаюсь, нет!
— Так вот, прими во внимание эти странные совпадения и объясни их себе, если сможешь. Фроле, о котором я тебе еще не говорил, велел арестовать Карла и Эрнеста Дютэйля по жалобе Трэнкара, хотя хорошо знал их невиновность и мог бы дать им возможность скрыться, сегодня ночью он убит при помощи кинжала, на клинке которого выгравировано слово vendetta, т. е. месть, это — раз… Трэнкар — главный виновник их судебного преследования, и он погиб в эту ночь точно таким образом, на кинжале тоже слово vendetta, это — два!.. Нотариус Пети-Лендрю, склонивший колеблющихся присяжных в пользу обвинения, и он подвергся той же участи, все с помощью кинжала, опять с тем же словом vendetta, это — три!..
Де Марсэ два раза председательствует в суде, выказывает возмутительное пристрастие, хотя никто так не был убежден в невиновности молодых людей, как он, и, если ему удалось пока избежать удара такого же кинжала, то, может быть, только потому» что ему предоставили выбор или убить Фроле, или быть самому четвертой жертвой, и у него исчез сын при таких обстоятельствах, что, можно подумать, он его никогда больше не увидит. Но, как я уже говорил тебе, это еще не все: я боюсь, как бы очередь не дошла до присяжных и всех, кто был замешан в этом несчастном деле! Но кому принадлежит эта карающая рука? Кто указывает ей жертвы? Это дело нашей чести, Гертлю, открыть ее, и я ужасно боюсь, что в один прекрасный день мы окажемся лицом к лицу с моим братом и Эрнестом Дютэйлем, и тогда, что нам делать, мой старый друг? Нам, представителям общественного правосудия, хотя и одностороннего, и всегда готового склониться перед сильными мира сего… Когда мы столкнемся с судом совести, представители которого потребуют в свою очередь отчета за свой позор у тех негодяев, которые уничтожили их благосостояние, семью и честное имя? Ведь, я тебе забыл сказать об ужасных последствиях приговора суда. Мой отец и мать умерли с горя…
Здесь голос Люса дрогнул, и громкие рыдания показали Гертлю, до какой степени сильны были страдания этого сурового полицейского при воспоминании об этих печальных событиях.
После некоторого перерыва Люс продолжал:
«Бедный Карлик! Мы так любили его… Однако, как ни тяжело вспоминать прошедшее, нужно, чтобы ты знал все, мой дорогой друг, чтобы поддержал меня, посоветовал, ибо я сам в эти несколько часов вижу все время лишь одно — месть, vendetta! vendetta!.. Это слово огненными буквами сверкает перед моими глазами, и я двадцать раз готов был уйти из префектуры и сделаться разбойником, чтобы мстить за своих родных. Знаешь ли, что после отъезда ее мужа в Кайенну, Фанни, жену моего бедного брата, уже никто более не видел? Что сталось с ней и ее маленькой Шарлоттой, дочерью, которой было лет шесть-семь тогда?.. Она осталась без всяких средств, так как правосудие отняло у нее все, что она имела.
Она была чересчур честна, чтобы пасть, и не могла просить милостыню… Боже мой, Боже мой! Что-то стало с ней? Может быть, она в смерти искала покоя и забвения! »
— Все это ужасно, — сказал бравый Гертлю, которого с некоторых пор одолевали слезы, — но вы мне еще не сказали, что же стало с вашим братом и Дютэйлем!
— Почему ты не говоришь по-прежнему на ты… Мое новое назначение ничего ведь не изменило в моих чувствах… Я и сам этого не знаю. Когда я кончил читать письма, которые принес мне матрос, и убедился в невиновности обоих несчастных, то понял: чтобы быть им полезным, не следовало, чтобы кто-нибудь мог подозревать в Кайенне о той связи, которая существовала между нами… Я написал длинное письмо с двойственный смыслом, но про которое я знал, что оно будет как следует понято Карлом, и передал его тому же самому славному матросу, который взялся передать его по назначению, а на другой день я сказался больным, чтобы не принимать партии, так как первое свидание на глазах посторонних было бы чересчур тяжело.
Не стоит рассказывать тебе про нашу жизнь в Кайенне, время идет, и нам нужно принять решение еще до наступления дня. Де Вержен ждет нас, и мы не можем больше откладывать это свидание с ним… Я остановлюсь только на одном интересном для тебя обстоятельстве, на бегстве Карла и его шурина.
