Сесил Форестер - Лорд Хорнблауэр
— Честный и справедливый суд, — продолжал Хорнблауэр, — который примет во внимание все смягчающие обстоятельства.
— Единственное, что я могу допустить, — сказал Свит, — это быть свидетелем на суде против Чедвика. Полное прощение для нас — и справедливый суд над Чедвиком. Вот наши условия, сэр.
— Вы сошли с ума, — заявил Хорнблауэр, — вы лишает себя последнего шанса. Сдайтесь сейчас, освободив мистера Чедвика и сохранив корабль в должном порядке — и эти обстоятельства послужат весомым свидетельством в вашу пользу во время трибунала. Отказываясь, что вы получаете взамен? Смерть. И ничего более. Что может спасти от мести нашего государства? Ничто.
— Прошу прощения, капитан, но Бони может, — прервал его Свит.
— Вы доверяете слову Бонапарта? — произнес Хорнблауэр, лихорадочно пытаясь отразить неожиданный контрудар. — Ему нужен этот корабль, без сомнения. Но вы и ваша шайка? Бонапарт не станет поощрять мятеж — его власть слишком сильно зависит от его собственной армии. Он выдаст вас нам, чтобы показать пример.
Это был выстрел вслепую с неизвестного расстояния. И в «яблочко» он не попал. Свит засунул пистолет обратно за пояс, извлек из кармана три письма и с издевкой помахал ими перед Хорнблауэром.
— Вот письмо от военного коменданта Харбор-Грейс, — сказал он. — Здесь нам всего лишь обещают гостеприимство. А это письмо от префекта департамента Внутренней Сены. Он обещает нам снабжение водой и провизией по мере необходимости. А вот это — письмо из Парижа, пересланное нам по почте. Здесь нам гарантируется неприкосновенность, право французского гражданства, и пенсия для каждого по достижении шестидесяти лет. Оно подписано: «Мария-Луиза, императрица, королева и регентша». Бони не возьмет назад слово, данное его женой.
— Вы сообщались с берегом? — выдохнул Хорнблауэр. Он не пытался сохранить даже видимость самообладания.
— Да, сообщались, — заявил Свит. — И если бы перед вами, капитан, маячила перспектива прогона через строй флота, вы сделали бы тоже самое.
Продолжать дискуссию было бессмысленно. Мятежники были неуязвимы, по крайней мере, в данный момент. Единственные условия, к которым они готовы прислушиваться — это их собственные. На борту не было заметно никаких признаков колебаний или разобщенности. Все же не исключено, что если у них будет больше времени, чтобы поразмыслить, если у них найдется несколько часов, чтобы осознать факт, что по их следу идет сам Хорнблауэр, семена сомнения могут дать ростки. Часть экипажа может прийти к решению спасти свои шеи, вернув корабль, они могут напиться (Хорнблауэра сбивал с толку факт, почему взбунтовавшиеся английские матросы не валяются в стельку пьяные) — всякое может случиться. Однако сейчас ему предстояло совершить отход с боем, а не уползти через борт с поджатым хвостом.
— Так значит вы не только бунтовщики, но и предатели? — рявкнул он. — Я должен был этого ожидать. Мне стоило предположить, что может выкинуть такое отребье, как вы. Не хочу загрязнять свои легкие, дыша одним с вами воздухом.
Он отвернулся и окликнул шлюпку.
— Мы отребье, — сказал Свит, — которое позволяет вам уйти, в то время как могло бы отправить вас на нижнюю палубу, к Чедвику. Мы могли бы заставить вас отведать кошки-девятихвостки, коммодор сэр Горацио Хорнблауэр. Как вам это понравится, сэр? Вспомните завтра о том, что ваша шкура осталась целой только из-за того, что мы пощадили вас. Прощайте, капитан.
Яд и желчь содержались в этих последних словах — они пробудили в воображении Хорнблауэра картины, заставившие его задрожать. Пробираясь сквозь абордажную сеть, он и думать забыл о чувстве собственного достоинства.
Пока шлюпка плясала на волнах, совершая обратный путь, «Флейм» по-прежнему мирно покачивался. Хорнблауэр перевел взгляд с «Флейма» на «Порта Коэльи»: два однотипных корабля, выглядящих совершенно одинаково за исключением нашивки в виде белого креста на фор-марселе «Флейма». Какая-то ирония была в том, что даже тренированный глаз не смог бы обнаружить разницы между двумя кораблями, один из которых сохранял верность королю, а другой поднял против него открытый бунт. Размышления усиливали его горькие чувства: в своей первой попытке взять верх над мятежниками он потерпел полное и безоговорочное поражение. Он даже не принимал в расчет возможность добиться от них смягчения требований — ему приходилось выбирать между полным прощением для бунтовщиков или их переходом на сторону Бонапарта. В любом случае, это означало провал миссии — даже самый неопытный мичман на флоте мог бы сделать то же, что и он.
В запасе оставалось еще немного времени: шансов, что слухи о мятеже все-таки просочатся, было немного, но если среди смутьянов не произойдет раскол — а вероятность этого, как он видел, была чрезвычайно мала, время это будет потрачено впустую.
Шлюпка в это время находилась как раз посередине пути между двумя бригами. Имея под своей командой два таких судна, он мог бы развернуть оживленные боевые действия на побережье Нормандии. Нутром он чувствовал, что мог бы перевернуть вверх тормашками весь эстуарий Сены. Ощущение горечи нарастало в нем все сильнее, и вдруг исчезло. Ему в голову пришла одна идея, а вместе с ней появились хорошо знакомые симптомы: сухость во рту, дрожь в ногах, учащенное сердцебиение. Его взгляд перемещался с одного брига на другой, он чувствовал, как внутри него нарастает возбуждение, сами собой в голове его уже были готовы подсчеты влияния ветра, прилива и времени восхода солнца.
— Гребите сильнее, ребята, — обратился он к шлюпочной команде, и они подчинились, но в том состоянии, в котором он теперь находился, никакая скорость катера не могла его удовлетворить.
Браун исподволь наблюдал за ним, заинтригованный тем, какой же план пришел в голову капитану — сам он, будучи знаком с обстоятельствами в той же степени как и Хорнблауэр, не видел никакого возможного разрешения ситуации. Все, что он мог заметить, это то, что капитан снова и снова оглядывается на мятежный бриг.
— Суши весла! — скомандовал гребцам Браун, когда вахтенный офицер дал шлюпке сигнал подойти к борту. Матрос на носу закрепил канат, и Хорнблауэр взобрался на борт брига с поспешностью, которую ему не удалось скрыть. Фримен ждал его на квартердеке, и, едва поприветствовав его, Хорнблауэр отдал первое приказание.
— Не позовете ли вы парусного мастера, мистер Фримен? А также я хочу видеть его помощников, и всех матросов, которые умеют обращаться с иглой и наперстком.
— Есть, сэр.
Приказ есть приказ, даже если он касается таких малозначащих дел, как изготовление парусов, в такой момент, когда идут переговоры с бунтовщиками. Хорнблауэр пристально смотрел на «Флейм», все еще лежавший в дрейфе на дистанции, превышавшей расстояние пушечного выстрела. Мятежники занимали выгодную, сильную позицию, на которою нельзя было наступать с фронта, а обойти с флангов тоже не представлялось возможным. Чтобы изменить ситуацию, необходимо использовать искусный обходной маневр, вполне возможно, что план такового был у него на примете. На стороне Хорнблауэр оказались довольно странные обстоятельства, цепь удачных совпадений. Его делом было воспользоваться ими, выжать из них все, что возможно. Шансы были сомнительными, но он обязан был сделать все возможное, чтобы свести этот риск к минимуму. Везучий человек — этот тот, кто знает, как много он может предоставить случаю.
