Владимир Санин - В ловушке
Не слили воду из системы охлаждения? Кто консервировал дизели в прошлом году? Лихачев был механиком!.. Нет, быть такого не может, чтобы Степан Лихачев не слил воду. Наверняка дело в другом: просто образовалась воздушная пробка, и часть воды не вышла из системы… Да еще конденсат… вот и получилось скопление влаги… Да, наверное, так, только так. А зимой, когда морозы перевалили за восемьдесят, эта беспризорная, обманом оставшаяся вода и разорвала стальные тела дизелей.
Все. Нет дизелей — прощай, Восток!
Семёнов крепко сжал челюсти, чтобы не застонать. «Ты мне станцию оживи, чтобы задышала и запела…» — напутствовал Свешников. Оживил! Веруню обидел, Андрея, ребят сорвал, потащил на край света — для чего? Два самолета, двадцать человек летчиков и механиков «Обь» доставила за пятнадцать тысяч километров — зачем?
Доложить о том, что из-за двух никчемных трещин наука еще на год останется без Востока!
— Садись, братва, закуривай, — услышал Семёнов голос Филатова. — Отзимовали.
В этих словах были насмешка и вызов. Что ж, справедливое, хотя и жестокое обвинение. Банкрот остается банкротом, вне зависимости от причин, которые привели его к разорению. Победителя не судят, проигравшего презирают — таков суровый закон жизни. О том, что дизели разморожены, он, Семёнов, знать не мог. Но в том, что станция Восток не оживет, виновен будет он и больше никто. И по большому счету это правильно.
Семёнов обернулся. Люди молчали, лишь Гаранин взглядом споим говорил, умолял: «Думай, Сергей, думай. Я, к сожалению, в этих игрушках не понимаю, думай за нас обоих!»
— Что предлагаешь, Женя? — спросил Семёнов.
— Не знаю, Сергей Николаич.
— Ты, Филатов?
— Вызывать обратно самолет и лететь в Мирный за новыми дизелями! — выпалил Филатов.
Семёнов снова склонился к дизелям. Вспомнил забавную присказку Георгия Степаныча: «Не тушуйтесь, ребятки, у меня есть сорок тысяч американских способов выхода из любого положения!» И находил! Но перед этими жалкими трещинками и сам Степаныч спасовал бы. Ничем их не заклеишь, не замажешь, даже сварка — будь у них сварочный аппарат — здесь бесполезна.
Подошел Гаранин.
— Влипли, Андрюха… — тихо проговорил Семёнов.
— Не впервой мы в таких переделках, Сережа.
— В такой — впервой…
— А шурф? — улыбнулся Гаранин — Ищи лопату, Сережа, ищи лопату!
— Нет ее здесь, Андрей, и не может быть.
— Найдешь! Ищи и найдешь!
— Спасибо.
И память возвратила его в первую зимовку…
* * *…После двухнедельного аврала люди так вымотались, что Семёнов разрешил отдыхать днем не один час, а два. До конца зимовки оставалось еще около трех месяцев, и Семёнов по опыту знал, что в этот период к людям нужно относиться особенно бережно, так как физическая и нервная усталость достигла уже такого предела, за которым от малейшей искры возможен взрыв, как в шахте, когда накапливается рудничный газ. Поэтому и разрешил отдыхать два часа. Хорошо бы, конечно, больше, но тогда пострадали бы научные наблюдения, ради которых и была основана эта чрезвычайно дорогостоящая станция Восток.
А случилось вот что. Ученые предполагали, что в полярную ночь на ледяном куполе морозы будут под девяносто градусов и безветренная погода; в действительности же морозы перевалили только за восемьдесят, и по нескольку раз в месяц задувал ветер пять-десять метров в секунду, а иной раз более пятнадцати. И тогда начиналась поземка, переходящая в сплошную снежную мглу. А в начале октября на станцию неожиданно налетела пурга, ветер с каждым часом усиливался и достиг двадцати пяти метров в секунду. И хотя морозы в пургу резко ослабли, покидать домик стало крайне опасно, и Семёнов запретил выпуск радиозондов, а на метеоплощадку разрешил выходить только группой. Когда же на третий дань пурга окончилась, аэропавильон исчез, пятиметровой высоты строение из дюралевого каркаса, обтянутого брезентом, разметало ветром, и обломки каркаса находили потом в радиусе трех километров от станции.
Ни досок, ни других материалов для нового павильона не было, а без аэрологических наблюдений Восток наполовину терял для науки свою ценность. Самолеты в такие морозы не летают, санно-гусеничный поезд из Мирного придет только в январе, так что помочь восточникам никто не мог. «Голь на выдумки хитра», и Семёнов придумал построить павильон из материала, которого кругом было в изобилии, — из снега. И начался тот самый аврал. Полчаса работали, полчаса отдыхали в тепле — и так с утра до вечера. За две недели вырыли подходящий котлован, спустили в него оборудование и стали выпускать оттуда радиозонды. А работать на ледяном куполе тяжело: воздух разжиженный и сухой — рашпилем дерет носоглотку, да еще морозы стояли под шестьдесят градусов; вот и выдохлись люди, исхудали, с ног валились…
В один из этих дней после аврала подошла очередь дежурить по станции радисту Соломину. Всем спать, а ему бороться со сном, бодрствовать, чтобы через два часа разбудить товарищей. И Семёнов его пожалел. Уж очень устал Пашка, исхудал — один нос на лице остался, на ключе работал — рука дрожала. Не отдохнет, а до отбоя три раза выходить на связь, совсем дойдет парень. Посмотрел Семёнов, как Пашка тенью бродит по опустевшей кают-компании, уложил его спать, а сам остался за дежурного. Молодой тогда еще был Семёнов, здоровый, даже аврал не высосал его до отказа. А когда сил на двоих — тяжкий грех не поделиться с товарищем. Улыбнулся, припомнив чуть не до слез благодарные Пашкины глаза, вымыл посуду, прибрал помещение и стал думать, на что потратить оставшиеся полтора часа. И решил наведаться к шурфу.
В самом начале зимовки восточники вырыли шурф глубиной метров десять и шириной с деревенский колодец — для гляциологических исследований. Отсюда брали пробы снега с целью определения годовых накоплений и плотности, а на разных горизонтах шурфа установили термометры. Сверху он закрывался фанерным люком, а спускаться вниз можно было по корабельному веревочному трапу, связанному из двух частей. Чаще всего показания термометров снимал Гаранин, а подменял его сам начальник.
Некоторое время Семёнов колебался, так как права покинуть дом не имел. То есть имел, конечно, но лишь доложившись дежурному, что в данном случае было нелепостью, поскольку дежурным являлся он сам. Покинув в этих обстоятельствах дом, Семёнов нарушил бы свой же собственный приказ, за что полагалось суровое наказание.
Когда десять месяцев назад после изнурительного санно-гусеничного похода Петр Григорьевич Свешников открыл станцию Восток, то, оставляя Семёнова на первую зимовку, имел с ним долгую беседу. Кто знает, какие неожиданности подстерегают людей в Центральной Антарктиде, на ее ледяном куполе высотой три с половиной километра над уровнем моря, в условиях кислородного голодания и еще не изведанных человеком морозов. В полярную ночь, говорил тогда Свешников, лучше всего вообще в одиночку из дома не выходить, а если уж придется, то на десять-пятнадцать минут и с обязательного согласия дежурного. Так и было написано в приказе, основанном на мудром проникновении в суть полярного закона.
