Владимир Санин - В ловушке
— Ящик еще с бифштексами. Да ты разверни, посмотри.
— Бифштексы?
— Какие там бифштексы, я про аккумулятор.
— Никуда он не денется, подавай ящик.
— Держи.
— А теперь все сюда. — Белов подошел к флагштоку. — Ваня, камеру отогрел? Снимешь церемонию подъема флага. Зови свою кодлу, Сергей!
— Только побыстрее. — Бортмеханик Самохин взглянул на часы. — Сорок минут стоим, моторы застынут, Николай Кузьмич!
— Быстрее не выйдет, — сказал Семёнов. — Рановато, Коля, флаг поднимать.
— Почему это? — с деланным удивлением спросил Крутилин.
— Будто не знаешь, Ваня. Станция оживет, выйдем в эфир. Тогда и поднимем.
— Бюрократ же ты, Серега! — возмутился Белов. — Не разводи канитель, поднимай флаг, чинуша!
— Это я чинуша? — засмеялся Семёнов. — Не проси, Коля, не стану традицию нарушать.
— Даже ради друга? — забросил удочку Белов. — Который, не щадя своей драгоценной жизни, приволок тебя в эту чертову дыру?
— Именно так, — подтвердил Семёнов. — Голый перед тобой разденусь — снимай, а флаг поднимем, когда отобью первую морзянку.
— Тьфу! — Белов под общий смех сдернул подшлемник, вытер слюну. — Такого кадра лишил, собака!
— А где Волосан? — спохватился Бармин.
— Дрыхнет на моем кресле, — сообщил Крутилин.
— Оставайся с нами, пусть летит вторым пилотом, — предложил Бармин. — За тебя вполне сработает!
— Моторы, Николай Кузьмич, — напомнил Самохин.
— Все, братва, летим! — Белов знаком успокоил бортмеханика. — Ну, Серега, ну, бюрократ! Давай обнимемся, что ли? Снимай, Ваня, все-таки тоже кадр не из последних!
— Ради кадра? — с притворным негодованием спросил Семёнов. — А вот и Волосан, с ним и обнимайся.
Летчики помогли подтащить волокушу к дому, стали прощаться.
— С завтрашнего дня, Сергей, начинаем рейсы двумя бортами, — пообещал Белов. — Так оставить тебе на денек охотника за пингвинами?
— Конечно, веселее открывать зимовку.
— С одним условием: без меня флаг не поднимать! Нету еще такого кадра в моей коллекции, понял?
— Попутного ветра, Коля!
— Лучше никакого. Ну, до связи!
— До связи, дружище!
«Беда, Николаич…»
Нигде в другом обитаемом месте Земли нет такого обилия света, как на Востоке в полярный день.
Удивительная вещь! Солнце почти что в зените, оно заливает купол таким нестерпимым светом, что без темных очков и шагу не сделаешь; прозрачнейший воздух весь пронизан пляшущими лучами, и эта ясно видимая веселая пляска создает столь убедительную иллюзию тепла, что так и хочется раздеться, позагорать. Только не верь этому ощущению, оно сплошной обман. Слишком белый, самый девственный на Земле снег, возгордившись своей несравненной чистотой, отказывается принимать губительное тепло — солнечные лучи отражаются от поверхности и отлетают прочь, как стрелы, пущенные в стальную стену.
Так уже было миллионы раз: каждый год полярным летом солнце штурмует ледяной купол мощными потоками радиации, а тот, укутанный в защитную белую одежду, успешно отбивается от этих атак. В Центральной Антарктиде солнце с его испепеляющим жаром унижено и оскорблено: в титанической борьбе лед побеждает пламень.
И только когда на купол пришли люди, на первозданной белизне появились чужеродные темные пятна, не умеющие отражать солнечные лучи. Нащупав слабинку, солнце устремилось туда, оно очистило от снега крыши домиков, прогрело поверхность стен, но большего сделать не сумело — неистребимые волны холода с поверхности купола поглотили и это тепло, не дали ему проникнуть сколько-нибудь глубоко.
Вот и получилось, что солнце для Центральной Антарктиды было и осталось огромной и яркой лампой дневного света, холодной, как свет далеких галактик.
— Вперед, реаниматоры! — Бармин распахнул дверь.
— Че-го? — с угрозой спросил Филатов.
— Медицинский термин, детка. Будешь оживлять станцию.
— Его самого оживлять пора, — съязвил Дугин, входя в дом. — Милости прошу к домашнему очагу!
— Раздевайтесь, дорогие гости! — проворковал Бармин. — Пол у нас паркетный, наденьте, пожалуйста, тапочки!
— Минус сорок шесть, — сообщил Гаранин, смахнув иней с термометра. — Парадокс! В дома на два градуса холоднее, чем на улице
— Холодильная камера, — ощупывая лучом фонарика стены холла, покрытые слоем игольчатого инея, сказал Дугин. — Погреб!
— Николаич, вот это сюрприз! — послышался из кают-компании голос Бармина.
Видимо, люк в потолке был закрыт неплотно, и в кают-компанию навалило снега, на столе возвышалась снежная пирамида, верхушкой своей уходившая в люк.
— Ничего страшного, — успокоил друзей Семёнов. — Даже к лучшему, не надо будет заготавливать снег на улице, отсюда возьмем и на питьевую воду и на систему охлаждения для дизелей.
— Эй, новички! — воззвал Бармин. — Это к тебе, Веня, относится, и к тебе, Волосан. Смотрите и запоминайте. Первая дверь направо — кабинет начальника, ничего хорошего вас там не ждет и ждать не будет. Зато вторая дверь — ого! Снимите с благоговением шапки — это камбуз!
«Здравствуй, домишко, родной, — с волнением подумал Семёнов. Прошел из кают-компании в радиорубку, отскоблил снег с окна. — Померзнул ты, братишка, за год. Ничего, скоро мы тебя отогреем, перышки твои почистим, и снова ты станешь нашим теплым жильем».
Вошел Гаранин.
— Мои игрушки в порядке, — поведал он, — хоть сейчас давай погоду. А рация?
— Застыла, зуб на зуб не попадает, — ответил Семёнов. — Будем греть в спальных мешках, отдельными блоками.
— Не припомню, чтобы мы с тобой хотя бы на несколько часов оказались без связи.
— Да, неприятное ощущение, — согласился Семёнов. — К вечеру, Андрей, Восток подаст голос!
— Дома радио всегда выключаю, а сейчас даже утреннюю гимнастику с удовольствием бы послушал.
— Могу устроить, приемник-то я взял с собой.
— Погоди, ребята в медпункте сервировали стол. Пошли перекусим.
— Аппетита нет.
— У меня тоже. Хоть чайку попьем.
— Чаек — другое дело!
В крохотном, метра на три, медпункте было тепло: Филатов зажег паяльную лампу, и она быстро согрела воздух. Со стены людям ласково улыбалась длинноногая девушка в бикини. Она только что вышла из моря, и крупные капли скатывались с ее загорелого тела.
— Твое здоровье, крошка! — Филатов прихлебнул чай. — Побереги улыбку, через год увидимся.
Отвинтив крышку двухлитрового термоса, Бармин налил крепкого чая Семёнову и Гаранину. Из другого термоса Дугин доставал переложенные хлебом котлеты.
