Аркадий Фидлер - Тайна Рио де Оро
К несчастью, мое ружье висит на левом плече, а левая сторона моего туловища крепко обвита ветками нья пинды. Не спуская глаз с жарараки, я осторожно поднимаю правую руку, чтобы снять ружье, но даже такое легкое движение колеблет куст и новые ветки впиваются шипами в мое тело.
Жарарака еще больше поднимает голову, готовясь к нападению. Мурашки пробегают по моей спине. Секунды тянутся, словно столетия. Я боюсь шевельнуть даже ресницами и лишь пристально смотрю на гадину. Моя полнейшая неподвижность, кажется, успокаивает ее, так как некоторое время спустя жарарака медленно опускает голову на кольца своего свернувшегося тела. Тем не менее взгляд ее становится еще более пронизывающим. Чувствую некоторое облегчение, поскольку, по рассказам индейцев, жарарака почти никогда не нападает, предварительно не подняв головы.
У этой змеи большая голова — чуть меньше, чем голова ягненка. Она имеет столь характерную для ядовитых змей форму сердца. Под глазами, там, где у гада находятся ядовитые железы, голова шире. Цвет головы, как и всего тела, серовато-коричневый, на фоне которого до самого хвоста очерчивается ряд темных треугольников. Расцветка тела жарараки не лишена своеобразной красоты, но красоты, вызывающей у людей страх.
Так как мне трудно дотянуться до ружья, я сосредоточиваю все свои мысли на браунинге. Он лежит в кобуре у пояса с правой стороны. Опускаю правую, все еще полуприподнятую руку, и, хотя в нее впиваются новые шипы, движение это, к счастью, уже не вызывает нового колебания кустарника. Однако я чувствую, что между пальцами появляется что-то липкое: из ранок начинает сочиться кровь.
Змея все еще держит голову на кольцах свернувшегося тела. Через минуту я нащупываю кобуру. Потихоньку расстегиваю ее и, с трудом сдерживая волнение, сжимаю рукоятку пистолета. Медленно вытаскиваю его из кобуры и сразу отвожу предохранитель. Сердце молотом стучит в груди…
Постепенно выдвигаю оружие вперед. Это дается мне очень трудно, но я все же осуществляю свой замысел — поднимаю руку на уровень глаз, но в это время куст опять колеблется, и жарарака молниеносно вскидывает голову. Однако рука с браунингом уже выдвинута из куста: еще несколько секунд, и змея будет на прицеле.
И тут жарарака атакует. Молниеносно — так, что у меня даже не успевает дрогнуть рука, — змея впивается в ствол браунинга, на один дюйм не дотянувшись до запястья руки, затем так же стремительно отдергивает голову. К сожалению, стреляю на какую-то долю секунды позже. Промахиваюсь… Новый бросок змеи, но на этот раз вторая пуля настигает ее вовремя — на полпути в воздухе — и пробивает ей голову. Третья пуля попадает в шею, четвертая снова в голову. Все это происходит в течение секунд. Больше я уже не стреляю. Змея судорожно извивается, то свертываясь в клубок, то вновь распрямляясь. Она продолжает пронизывать меня злобным взглядом и все еще открывает пасть. Я вижу большие ядовитые зубы гада, но смертельно раненный он уже не страшен. Жарарака быстро теряет силы, беспомощно извиваясь на одном месте.
Проходят минуты. Только теперь я чувствую, какое страшное нервное напряжение пришлось мне испытать. Холодный пот выступает на всем моем теле, колени подгибаются. Видимо, выстрелы услышали в лагере: до меня доносятся голоса приближающихся товарищей. Они находят меня все еще в плену нья пинды.
— Ого-го, это неплохое приключение! — радуется Пазио счастливому исходу происшествия.
— Лучший из всех прежних экземпляров, отобранных для музея! — деловито оценивает жарараку наш зоолог Вишневский.
— К черту с вашими экземплярами! — ворчу я, — проклятая нья пинда!
ГОРДОСТЬ ИНДИАНКИ
Не подлежит сомнению, что наша хозяйка, жена все еще отсутствующего капитона Моноиса, расположена ко мне наиболее доброжелательно из всех женщин лагеря. Этим я прежде всего обязан посредничеству ее старшего сына, восьмилетнего Диого, который подружился со мной таким трогательным образом. Жена капитона помнит обо мне и время от времени через мальчишек посылает мне какое-нибудь индейское лакомство — печеные бататы, кукурузу или маниоки. Кроме того, она старательно изготовляет для меня красивые плетенки.
Короады — большие мастера по плетению разных корзинок и шляп с широкими полями. Это единственное их ремесло, ведущееся в широких масштабах, главным образом женщинами. Они плетут корзины и шляпы не только для себя, но и для всего белого населения в окрестности. Плетенки изготовляются из лыка, которое дерут с коры такуары — распространенного здесь растения, похожего на бамбук. Для раскраски плетенок используются естественные красители. Окрашиваются лишь отдельные ленты лыка, их сплетения с другими, неокрашенными, образуют красивые орнаменты, свидетельствующие о большом художественном вкусе индейских женщин.
Наблюдая за работой жены Моноиса, я поражаюсь ее трудолюбию. Когда идет дождь — а идет он здесь часто, — женщина садится в полутемной хижине возле очага и искусно плетет либо шляпы с такими широкими полями, что они закрывают плечи, либо корзиночки различных форм с плетеными яркими узорами. Все эти изделия я скупаю у нее для своей коллекции.
Из различного скарба жена капитона особенно бережет весьма ценную вещь: сумку из такуары длиной около полуметра, служащую для хранения старых документов. Эта сумка украшена замечательной плетеной отделкой. К сожалению, жена капитона не может продать мне этой вещи: она является наследством и собственностью всего племени. Зато за одни сутки она изготовляет мне новую сумку, совершенно такую же, как и старая. На светлом фоне цвета кофе с молоком лесенкой тянутся параллельные коричневые линии. Сумка необычайно красива.
Трудно удержаться от проявления живейшей радости. Я прошу Пазио красивыми словами по-короадски выразить женщине мое восхищение.
— Ваше восхищение? — возмущается Пазио. — Сохрани бог, никогда этого не сделаю.
— Почему? — удивленно спрашиваю его.
— Мильрейс — вот хорошая вещь, а восхищение — это чуждое понятие в здешних лесах… Будем реалистами! Выразив свой восторг, вы много потеряете.
— Не понимаю.
— У бабы все перевернется в голове, и она перестанет работать…
Мы разговариваем, разумеется, по-польски. Женщина, стоя рядом, внимательно присматривается к нам. Ее спокойные глаза следят за выражением наших лиц.
— О чем говорите? — спрашивает она Пазио.
Мой товарищ отвечает без промедления:
— О твоих корзиночках: они неплохие, но очень дороги…
— Подлый врун! — ругаюсь я по-польски, уже не на шутку начиная сердиться.
— Так надо. Это единственный способ повлиять на них, — тоже по-польски невозмутимо отвечает Пазио.
