Марина Москвина - Небесные тихоходы
Ну да, мы с ним выглядели залетными птицами. Редко-редко на этих улочках кривых, по которым вместо мостовой разбросаны огромные необтесанные камни, а священный бык ни за какие коврижки не повернет с дороги, если только вздумает сжевать выставленную на продажу пшеницу, среди странствующих факиров, праздных солдат, неутомимых строителей, малорослых носильщиков-кули — ну, очень редко можно встретить белого человека. Зато у него обязательно такое лицо, что раз увидишь — не позабудешь никогда. И он идет такой походкой, которую невозможно описать словами, как Киплинг говорил: походкой бродяги этого мира.
Обычно, встречаясь, не важно, откуда ты, из Австралии или Израиля, хоть с острова Врангеля, белые в Гималаях — а значит, серьезные путешественники — почтительно приветствуют друг друга. И только что прибывший задает старожилам, вроде нас с Лёней, сакраментальный вопрос:
— Где тут можно безопасно поесть?..
Жизнь обитателей Алморы — вся, считай, на виду у прохожих. Такое впечатление, что у приземистых каменных строений практически нет фасада.
Ты идешь и видишь, что в некоем отсеке дома на корточках сидит медник среди своих кубков и чаш. А через стенку — работает в позе «лотос» кузнец. Кроме гвоздей и подков он изготавливает сабли! Простонародные сабли с железной рукояткой и деревянными, обитыми кожей ножнами.
Когда-то в Индии сабля считалась очень важной вещью. Может быть, до сих пор в отдаленных провинциях сабля — обязательная принадлежность каждого уважающего себя простолюдина, который, кстати, никогда не пустит ее в дело.
Я где-то читала, что поссорившиеся индийцы готовы ругаться посреди улицы несколько часов, хватаясь за рукоять сабли. Взоры их горят, руки судорожно сжимаются, но оба ограничатся только угрозами.
Индия славилась своим оружием, особенно сталью мечей и кинжалов. В персидской поэме «Шахнамэ» Фирдоуси говорится: когда Александр вторгся в Персию, персы спешно послали в Индию за мечами. Арабы ещё в доисламские времена называли меч «муханнад», что означает «из Хинда» или «индийский». И это слово до сих пор — нет-нет и проскользнет в разговорах.
Тут же под открытым небом на простом станке, прикрепленном к смоковнице, ткут какой-нибудь ситчик или шелк, легкостью превосходящий пчелиные крылья, с живописным узором, изображающим растения, слонов, тигров, странные, причудливые фигуры… Сочные краски на белоснежном фоне!
Я спросила у ткача — почему такие яркие краски? Горные индийцы непонятно говорят по-английски, не так, как нас учили в 26-й спецшколе у метро «Нахимовская», но я все-таки поняла, что дело тут в местных красильных травах — солнце, влажность, особенности воды, воздуха, близость облаков и заснеженных гималайских вершин… Причем секреты некоторых орнаментов и набивки не выпускаются из касты, зачаленные в городке или деревеньке, которая ими славится.
Индия — страна феерических материй. Говорят, когда-то индийцы даже письма писали на кусках материи, тонкой, но плотно тканной. Однако ничто не может сравниться с шитьем по бархату, украшающим индийскую чалму…
Бредя по центральной улице Алморы, ты видишь насквозь жилище (оно же — мастерская) столяра и каменотеса, золотых и серебряных дел мастера, горшечника — на своем первобытном круге — рука и глина! — он изготавливает удивительную посуду. Ты становишься зрителем повседневной жизни выжимальщика растительных масел, кожевника, а также человека, для которого у нас есть только слово «прачка»…
Один раз мы повстречали звездочета, который с готовностью предложил составить наш гороскоп, определив счастливые и несчастливые дни и часы предстоявшего нам путешествия. Но вы же знаете моего Лёню! Он готов пустить все на самотек, лишь бы не попасть в лапы к шулеру и прохвосту.
Зато каждый день мы подолгу наблюдали, как трудится брадобрей. У него было много работы, поскольку индиец всегда рад побриться и побрить макушку. На противоположной стороне улицы мы садились на каменный порог и любовались каждым его движением, как полноценным видом искусства. Ему лет пятьдесят, а то и больше. Сам он носил усы, а волосы чем-то напомаживал, наверное, кокосовым маслом. В ожидании очередного клиента он крутил папироски, курил и поглядывал на прохожих. Конечно, он нас быстро приметил и всякий раз оказывал нам знаки внимания. Звал Лёню побрить голову. Жестами показывал, какая круглая, гладкая и красивая получится тогда голова.
Нам все в нем нравилось: как он молниеносно и густо намыливает кисточкой щеки с подбородком, как взмахивает перед носом у клиента весьма небезопасной бритвой, скоблит щетину, спрыскивает, намасливает — и рассказывает что-то, рассказывает, то делая страшные глаза, то разражаясь гомерическим хохотом. Многое бы я отдала, чтобы послушать, о чем идет речь!
Глядя на него, я вспоминала рассказ Уильяма Сарояна про парикмахера, взгляд которого говорил: «Мир? Я знаю все о нашем земном мире. Злоба и скупость, ненависть и страх, порочность и гниль. Пусть так. Но я его люблю, каков он есть». Этот печальный рассказ о человеке на земле называется «Парикмахер, у дяди которого дрессированный тигр отгрыз голову».
Мы облазили Алмору вдоль и поперек, мы полюбили ее всем сердцем, тем более что в каком-то проспекте, который валялся под кроватью в гостинице, говорилось, что из этого городка вышло много прославленных писателей, борцов за независимость, религиозных деятелей, воинов и кого-то еще, кажется, зодчих.
Теперь нам хотелось обследовать окрестности Алморы, выйти в горы, погрузиться в гималайские девственные леса… Но почему-то вот именно эта затея никак не удавалась. На окраинах — сараи, сараи, огороды, колючая проволока и обязательно крутой обрыв… Мы даже спрашивали у местных:
— Где тут у вас лесок-то?
Хотя даже по своей Уваровке знали, что бывают такие места диковатые, что нету такого «леска» в нашем понимании, типа Сокольников. Этот вопрос повергал их в изумление. И нам ни разу никто на него вразумительно не ответил.
Однажды мы достигли высокогорного, как мне показалось, буддийского монастыря. Буддистов мало теперь в Индии. Всенародную любовь давно заполучили красочные и колоритные боги индуистского пантеона Шива и Вишну — тут есть кому поклоняться, курить фимиам, молить о пощаде, целая куча поводов устраивать праздники, театральные представления, даже оргии!
Буддизм, на протяжении тринадцати веков процветавший в Индии, в начале прошлого тысячелетия показался индийцам немного суховатым, поиск личного просветления — слишком аскетичным, призыв искать истину в своем сознании — скучным, весь подход получался скорее научный, чем волшебный, и вообще — по сравнению с индуизмом от буддизма подозрительно веяло безбожием.
