Тео Варле - Остров Фереор
— Вот что значит иметь дело с болидом, — засмеялся Грипперт, — вместо вулканического острова!
Против обыкновения, говорливый Лефебур не проронил еще ни слова.
Он немного поодаль покуривал свою старую трубку, тихонько посмеиваясь, как будто забавляясь своими собственными мыслями. Когда Грипперт замолчал, он поднял голову:
— Вулканический остров! Ба! Достаточно было бы симулировать маленькое извержение.
— Что? Что вы хотите сказать?
— Объяснитесь!
Никто не понимал. Но во мне вдруг мелькнула догадка. Я вспомнил, как Лефебур несколько раз останавливался в раздумьи перед бочками с серой, сложенными на берегу.
— Браво, Роберт — воскликнул я. — Совершенно верно! Ты нашел выход. Да, пары искусственного извержения!
По настоянию остальных помощник капитана продолжал:
— В чем заключается вопрос? Выиграть время: две недели, месяц до того момента, как Лига наций передаст остров N Франции. Ладно. Поскольку самое существование острова находится под сомнением и точное местоположение его никому неизвестно, мало шансов к тому, чтобы какая-нибудь экспедиция отправилась на его поиски, в особенности там, где он расположен, значительно севернее места, указанного в донесении «Шамплайна», и в стороне от обычного торгового пути. Следовательно, если мы должны проследить отсюда время женевского решения, за это время вряд ли здесь пройдет больше двух-трех случайных судов. А что скрыть от них? Не существование острова — эта острая скала и снежный конус вряд ли привлекут их, — надо скрыть единственно удобное место высадки и наши разработки.
— Ну что ж, капитан, это я беру на себя, особенно если мы будем иметь дело с людьми слишком любопытными и торопливыми, как капитан одного трансатлантического парохода, например. У нас есть сера…
На этот раз все поняли. Но Лефебур, увлеченный своей мыслью, продолжал:
— Эти священные бочки серы, над которыми мы так трудились, которые вы сами, капитан, проклинали, как бесчестье вашего судна! Ну вот! Они-то нам теперь и пригодятся, и если бы их у нас не было, мы готовы были бы заплатить за них чистым золотом десятикратно, стократно!
«Итак, это очень просто! На берегу, вокруг бухточки, вы расставляете в ряд штук двадцать откупоренных бочек, прикрытых брезентом, и если появится какое-нибудь судно, вы раскрываете их и поджигаете. В одну минуту вся бухточка наполнится белым дымом, который великолепно симулирует, до запаха включительно, вулканическое извержение. Скрытая таким образом разработка не будет обнаружена, а чтобы отбить у такого судна охоту подойти ближе, ничто вам не мешает взорвать на берегу несколько гильз. Держу пари на бутылку Кюрасао, по возвращении в Париж, что любой капитан удерет полным ходом, опасаясь, чтобы вулканическая бомба не попала в трубу или чтобы дно океана не поднялось под ним и не высадило его на скалу, подобную этой!
Это предложение было принято с энтузиазмом, и, благодаря изобретательности Лефебура, мы были более спокойны как за отъезжающих, так и за остающихся, когда на следующий день, 18-го числа, около двенадцати часов дня «Эребус II» снял причалы и вышел из бухточки.
На суше, одержимые золотой лихорадкой матросы даже не приостановили своей работы, чтобы присутствовать при нашем отъезде, и грохот вагонеток, ссыпавших теперь свой золотой груз в кучи, расположенные на берегу бухточки, доносился до нас, как отдаленное эхо, постепенно заглушаемое стуком наших машин.
Стоя на набережной, группа наших товарищей махала платками; они оставались видимы несколько минут, но вскоре слились со снежным конусом и черными утесами за частой сеткой падающего снега.
Танцуя и перекатываясь по широким волнам Атлантики, «Эребус II» со своей максимальной скоростью 18 узлов в час, шел на юго-запад, мчался прямо в Шербург.
VIII. ДОЧЬ И ОТЕЦ.
Отель «Кларидж». Комнаты профессора Ганса Кобулер и его дочери. Третий этаж, окна на авеню.
Фредерика-Эльза одна в конторе-гостиной. Ей нехватает мрачного света, проникающего сквозь тонкий рисунок тюлевых занавесок, изображающий летящих уток, она только что зажгла электрическую лампочку под бирюзовым фарфоровым абажуром, освещающую американскую конторку, за которой она работает. Обрамленный белокурыми локонами лоб с вертикальной морщинкой и синие глаза с черными ресницами и бровями изобличает силу интеллекта и некоторую нерешительность характера.
В настоящую минуту проявляется полностью лишь первая черта, потому что юная кандидатка математических наук разжимает покрытые тонким слоем кармина губы. Эта гримаска выражает презрение к нетрудной ее работе, которую с тем же успехом выполнил бы самый рядовой работник по шифру, раз ключ был найден.
Этот ключ, с которым она справляется ежеминутно, в маленькой книжечке красного сафьяна, нечто вроде рукописного лексикона, и, после каждой перевернутой страницы, ее стило[21] записывает лишнее французское слово меж строчек бумаги, испещренной короткими непонятными словами, не относящимися ни к какому языку, но, в которых посвященный узнает условный «шифр» секретных телеграмм.
Наконец она, отложив книжечку и стило, перечитывает в межстрочии документа «свой перевод начисто»:
«Эребус II… Эребус II… Положение серьезное. Не можем ждать обещанных контр-миноносца и транспорта. Капитан, офицеры, доктор возвращаются с судном. Дадут отчет о моей миссии через шесть, семь дней. Пока подтверждаю срочность передачи самый короткий срок острова N в ведение Франции даже ценой больших жертв.
Де-Сильфраж».
Расшифровщица криптограммы поднимает глаза к часикам, которые протягивает ей бронзовая нимфа: 18 сентября, 15 часов. Вертикальная складка на лбу расправляется, она улыбается с нежной и тревожной меланхолией, вытаскивает из сумки, лежащий на конторке, кошелечек и, вынув из него журнальную вырезку, расправляет ее: это снимок «Эребуса II», сделанный в Марселе представителем «Эксцельсиора»[22]. Среди штабных офицеров, окружающих помощника капитана, можно различить бритую физиономию доктора Маркэна.
На него-то и смотрит Фредерика-Эльза — на этого честного и искреннего человека, к которому она питает необъяснимый интерес, на человека, которого она любит, — отныне это несомненно, — и любовь которого перевернула ее душу, а быть может и жизнь. Но внезапно она вздрагивает и бросает боязливый взгляд на дверь, ведущую в комнату ее отца: из-за портьеры доносится шум шагов, заглушенный мягким ковром.
Ее отец? Нет. Тот, которого она по привычке называть этим именем, но с которым чувствует себя такой слабой, одинокой и заброшенной? Этот человек, на которого она так непохожа… и как она напоминает мать, которую он убил своей тиранией.
